Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - читать онлайн книгу. Автор: Борис Кипнис cтр.№ 93

Послы европейских государств, в том числе и Российской империи, поздним вечером этого знаменательного дня, слегка нервически подрагивая и стараясь выводить строки прямее, стали составлять депеши своим министрам и государям. Сообщая о столь удивительном и прискорбном событии, впервые начертали они на писчей бумаге слово, которое, казалось, прожигало листы дорогого веленевого папира, слово, которое отныне предстояло писать им в своих депешах постоянно; слово, которое гремит уже третье столетие и благополучно дожило до сегодняшнего дня, – Революция.

Как порыв начинающейся бури, пролетело слово это из конца в конец континента, распахнуло окна и двери кабинетов, сорвало со столов, метнуло вверх к потолку и закрутило столбом аккуратно дотоле разложенные политические карты, смутив сидевших за ними и ко многому привыкших в этой столь сложной жизни сановных, сиятельных и августейших игроков.

Не успел утихнуть первый раскат грома, как из столицы австрийских Нидерландов, из прекрасного Брюсселя, пришло еще одно ошеломительное известие: добрый бельгийский народ, восемьдесят лет уже дремавший под скипетром проницательной власти австрийских императоров, в октябре все того же непостижимого 1789 года поднялся по примеру легкомысленных французов и потребовал свободы и независимости. И что же? Беломундирные, пудреноголовые цесарские полки уныло потянулись на восток, прочь из земли древних белгов. Правда, генералы их обещали вскорости вернуться.

Тут же из беспокойного Парижа пришла новая сенсационная весть: 5 октября торговки Большого парижского рынка и жены мастеровых, истомленные голодом и дороговизной хлеба, пошли походом на Версаль, вступили в святая святых французской монархии, возведенное с таким тщанием великим Людовиком XIV. Французская королевская гвардия и тут ничего не смогла поделать. Народ потребовал, чтобы король и королева вместе с дофином покинули изящнейший из дворцов и прекраснейший из парков Европы и переселились в бушующий Париж. И хотя из столицы примчался начальник национальной гвардии, благородный и честный, мужественный и либеральный маркиз А. де Лафайет, даже он, герой войны за независимость американских колонистов, один из лидеров Учредительного собрания, смог лишь обеспечить безопасность королевской четы, которой пришлось покинуть Версаль – навсегда. Теперь король и королева поселились во дворце Тюильри, в сердце Парижа как заложники Революции.

А по всей Франции ветер разносил дым от горящих дворянских усадеб, от сжигаемых крестьянами на сельских площадях феодальных владельческих «крепостей» на землю и на право многочисленных барщин, оброков и иных платежей, опорожнявших до дна мужицкие кошельки. Великий страх сжимал сердца дворян и придворных аристократов, сотнями семьи их поспешно снимались с родовых насиженных мест и устремлялись за границы Франции. В обиход стало входить новое слово – эмиграция.

Хотя все трясения происходили на другом конце Европы, но думающие люди в Санкт-Петербурге понимали, что все это так или иначе отзывается и на России. На ум приходили аналогии: так, 21 октября А. В. Завадовский занес слова императрицы о перемещении королевской семьи в Париж, что в Тюильри будет король чем-то вроде Карла I Стюарта английского ^[921], которому в конце концов Кромвель отрубит голову, – разумела, хотя и не сказала государыня. Через десять дней новая его запись говорит, что Екатерина II постоянно сравнивает французские события с революцией в Англии и поминает Кромвеля:

Государыня была и права, и не права: «бунт» действительно развивается без плана, но в данном случае он был революционный, а значит, сам собой утихнуть, истощившись, не мог, на что императрица и намекала. Он действительно сам собой вылился, но только в свержение монархии и учреждение Республики, с которой через десять лет Суворову же и пришлось воевать, но уже при другом русском государе и совсем в других обстоятельствах. Мы же в завершение этого сюжета отметим, что чисто просвещенческая привычка не покидает императрицу и в столь политичном разговоре: в подкрепление верности своей мысли она приказывает подать ей упомянутые мемуары; мысли по-прежнему влекут ее к чтению, а чтение порождает новые мысли. Время меняется, но Просвещение не стареет.

Екатерина II зорко следит за переменами в Западной Европе, правильно понимает их сиюминутную опасность для своих планов и для будущности России:

Опасность разрастания войны за счет вмешательства в нее Пруссии и брожения в Европе не оставляет императрицу весь декабрь. 24-го, накануне Рождества, она говорит:

«Теперь мы в кризисе: или мир, или тройная война, то есть с Пр[уссией]…» ^[928]

В самый Новый год, 31 декабря, она снова возвращается к этой теме:

И все надежды ее связаны с Потемкиным:

Счастлив человек, не обремененный государственными трудами, он живет спокойно. Суворов все эти месяцы столь тревожной осени и начала зимы 1789 г. сидит в Берладе, и письма его дышат покоем: 2 декабря пишет он дорогой Наташе с таким расчетом, чтобы письмо дошло к Рождеству. Письмо простое и очень теплое. Он желает здоровья столь им уважаемой С. И. де Лафон, отмечает полное затишье: