Георгий Гурьянов: «Я и есть искусство» - читать онлайн книгу. Автор: Метсур Вольде cтр.№ 50

Возвращаясь к самому началу нашего знакомства: когда тот первый десятитысячный тираж его открыток был готов, я остался недоволен цветом, Георгий какой-то рамочкой, а вот Виктор Мазин, директор «Музея Сновидений Фрейда», оказавшийся вместе с нами на просмотре свежеотпечатанных открыток дома у Гурьянова, – был доволен всем и позитивно оценил сам акт пропаганды современного искусства в невиданных для города масштабах.

Тогда, с 1999 по 2001 год, я напечатал многотысячные тиражи открыток с работами Георгия Гурьянова, Андрея Чежина, Жени Мохорева, Doping-Pong, Оли Тобрелутс и Егора Острова. Я не страдаю от ложной скромности и заслуженно считаю, что у меня лучший вкус в Питере в плане современного искусства».

В 1999 году Георгий Гурьянов принял участие в движении «Новые серьезные», организованном Тимуром Новиковым.

Роберт Сюндюков:

«С Георгием нас познакомила Ирена Куксенайте, наверное, в 98-м или 99-м году. Она «порекомендовала» Георгия и сказала, что мы подружимся. Так, в принципе, и получилось. Я ей очень благодарен… Они очень дружили, кстати. Это была такая безупречная парочка. Если они появлялись вместе, то всегда dressed to kill, как говорится, – высокие, красивые. Хорошая, органичная пара, absolutely fabulous, конечно… В общем, я рад, что она нас познакомила. Только вот не помню, познакомила она нас вначале с Тимуром Новиковым или с Георгием. Не помню… Георгий позвонил по телефону и сказал что-то вроде: «Здравствуйте, я – художник Георгий Гурьянов. Мне ваш телефон дала Ирена. Хотел бы пообщаться». Я, конечно, ужасно обрадовался! Это был один из моих кумиров. Конечно, я узнал его, это же такая известная личность была. Еще такой был момент: мой близкий друг Геннадий Епейкин, кудесник звука, работал у группы «Кино» звукорежиссером в последние годы. Конечно, я тогда ходил на все их концерты, какие мог. Это была закрытая очень каста – группа «Кино» и компания, – которая отвергала панибратство, хамство, весь этот нездоровый фанатизм. Разумеется, они всего этого, как могли, избегали. Мне нравилась эта дистанция, и, когда Георгий вот так появился, сам позвонил – я был впечатлен, конечно, очень сильно. Был наслышан о нем как о человеке строгих нравов, денди, «законодателе моды». Я пригласил его в свою мастерскую, теперь уже многим известную, на проспекте Обуховской обороны, и предупредил, что по пути, на площади Александра Невского, могут быть просто ужасные пробки, там как раз что-то рыли, как обычно. И он, хорошо зная этот район («Кино» играли не раз в близлежащем ДК Невский, да и в «Крупе» наверняка тоже) и правильно оценив возможную ситуацию, приехал на метро, и я его встретил как раз на выходе с эскалатора. И, как выяснилось, к тому времени он отверг все эти мирские хлопоты вроде обладания собственным автомобилем и перемещался на такси, ну или «автолюбители» выручали.

А потом он открещивался, кстати, что это он первым ко мне в реставрационную мастерскую приехал. Убеждал, что это я к нему приехал первый, мол, он бы не снизошел до того, чтобы поехать к незнакомому человеку. Но я-то помню. Как раз была весна, как в песне: «весна, я люблю весну…», – не помню, правда, какого года, но до так называемого Миллениума. Я его узнал, конечно, сразу: высокий, красивый джентльмен, безупречный среди этого балагана. Так вот, он пришел ко мне в мастерскую, и ему все очень понравилось, так как он любил красивые вещи, а у нас реставрационная мастерская – антиквариат, все красивое, старинное, подобранное со вкусом. (Там же он и «добыл», кстати, свое первое «гурьяновское» большое напольное зеркало в резной золоченой раме.) Георгий Константинович вообще ценил все красивое, и предметы, и людей. Красоту, молодость, талант. И все красивое само к нему тоже тянулось, то есть вокруг него всегда были в основном красивые, интересные люди.

Мы стали общаться, я стал бывать у него в мастерской на Садовой. Там был не совсем сквот, кстати, как некоторые думают, потому что он за него на самом деле платил, то есть это не было какое-то самовольно захваченное помещение. Мы почти сразу сдружились, хотя он был намного старше меня. Тут как-то все само сошлось: нам нравилась одинаковая музыка и одинаковое искусство – в «художке», опять же, оба учились. Я рассказывал ему, как собирался поступать в Академию художеств, показывал ему свои работы. Меня же и в «реставрацию»-то занесло, потому что в реставрационном лицее на улице Морской пехоты была отличная скульптурная мастерская, там преподавал легендарный Владимир Петрович Газдин и другие аникушинские ученики, Чебунин например, да и остальные преподаватели были замечательные, один только Торбик Владимир Сергеевич чего стоит, до сих пор считаю его своим, можно сказать, крестным отцом в реставрации. Ну и Георгий, конечно, обрадовался, все это дело увидев, и сказал, что скульптор-неоакадемист (а в то время как раз уже была Новая академия изящных искусств) очень нужен Новой академии и что он, со своей стороны, окажет любую поддержку скульптору-неоакадемисту, такому «разностороннему таланту и умнице», как мне. Я обрадовался, может, это и не скромно, но действительно было жалко как-то «зарывать талант в землю». Тем более что очень я серьезно этим делом занимался. Но оказалось, что «скульптурная секция», в которой (и которой), кажется, была Юлия Страусова, как раз была в Германии, увы, и с «площадкой» в Инженерном тоже были какие-то сложности. А Тимур Петрович, у которого, как известно, никто и ничто не пропадало зря, сказал свое весомое слово: я ведь поэзию очень люблю, ну и сочинял всегда стихи, не то чтобы много, но, говорят, довольно хорошие, и Тимур сказал, что я должен буду влиться в неоакадемическую литературную часть, раз скульптурная была недоступна в то время. И потом уже я выступал на неоакадемических мероприятиях, на открытиях выставок например, читал свои неоакадемические стихи. Георгию вся эта история очень нравилось, и стихи тоже нравились, и когда выходили какие-нибудь книжки, то, конечно, я дарил ему их с соответствующими дарственными, и он очень был доволен, и всегда был рад поднять за это очередной бокал. Насчет поднять бокал отличного красного сухого вина у нас тоже было полное взаимопонимание. Но больше всего бокалов, разумеется, было поднято, за «антикварные трофеи и мастерство». У него проснулась прямо-таки какая-то страсть к старинным вещам, антиквариату, и, конечно, это тоже способствовало тому, что мы стали видеться практически каждый день, – день, который чаще всего перерастал в вечеринку, а вечеринки Георгий любил еще больше, чем всю эту охоту за красотой. Потому что вечеринки – это хорошая компания, хорошее вино и, прежде всего, само собой разумеется, хорошая музыка.

Бывало, мы ходили по магазинам, обедали, покупали какие-то пластинки, ужинали, потом играли в шахматы, потом обмывали новое зеркало или какую-нибудь выставку… Весело пили, курили, смеялись, слушали музыку. И вдруг опять уже наступало утро, и надо было уезжать домой. Хорошо, если хоть что-нибудь оставалось на такси. Но если что, то Георгий всегда выручал, он никогда не был скупым для друзей. Если он знал, что у тебя нет денег, а тебе надо ехать, то он всегда очень внимательно к этому вопросу относился, считал, что это даже как-то унизительно ловить на улице машину (как он говорил, «с протянутый рукой»), предпочитал заказывать такси, для себя и друзей, по телефону.