Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922 - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Минут cтр.№ 75

Таким образом, я был очень далек от мысли встретить его в Берлине, к тому же и отсутствие бороды сильно изменяло его внешность; забыл я о том, что и я сам по этой причине перестал быть похожим на себя.

Но вот вечером того же дня, Вальтер, который тоже не сразу признал меня и догадался, только услышав мою фамилию от одного из присутствующих, пришел навестить меня и поведал мне, в каком тягостном моральном и материальном положении он очутился.

Вскоре после нашего последнего свидания ^[115] он вместе со всеми главными управлениями военного министерства выехал в Москву и там, по рекомендации генерала Потапова, исполняющего должность начальника Генерального штаба, как владеющий английским, французским и немецким языками, был рекомендован на должность военного агента в Берлин.

Видя в этом возможность выбраться из Советской России, он не отклонил от себя этого предложения и в составе посольства, возглавляемого Иоффе ^{206}, прибыл в Берлин.

Служба у большевиков крайне тяготила его, и он ждал только случая, который дал бы ему возможность покинуть ее. Такой случай представился, когда Скоропадский, в качестве главы государства, заключившего мир с Герма нией, приехал в Берлин на поклон к Вильгельму. Вальтер представился гетману и просил его принять его к себе на службу, получил согласие и, не говоря дурного слова, заявил Иоффе, что оставляет свою должность. Тот, конечно, пригрозил ему жестокой карой за дезертирство, но это не остановило Вальтера, и он одновременно с гетманом уехал в Киев.

Недолго пришлось ему пробыть в Киеве, и на одном из четырех поездов, о которых я упоминал выше, он снова вернулся в Берлин.

Советского посольства в Берлине уже не было, но русские эмиграционные круги не могли забыть Вальтеру, что он, хоть и короткое время, но все-таки был большевистским агентом. Обратился он было к генералу Монкевицу с просьбой привлечь его к какому-нибудь делу и тем разрешить острый вопрос о хлебе насущном, но Монкевиц, несмотря на личное знакомство с ним еще до войны, принял его крайне сурово, резко осуждая его добровольное поступление на службу к большевикам. Когда Вальтер доказывал ему, что вряд ли можно назвать акт поступления на службу добровольным, когда отказ влечет за собой голодную смерть всей семьи и у него другого выхода не было, то Монкевиц указал ему на пример Скалона ^{207}, который, как известно, привлеченный чуть ли не силой к участию в Брестских переговорах, предпочел застрелиться.

Монкевиц, покинувший пределы Совдепии непосредственно с Румынского фронта, почти тотчас же после большевистского переворота, не испытал тех нравственных испытаний, которым подверглись люди, оказавшиеся по воле судьбы под большевистским игом. Его не принуждали выбирать между голодной смертью семьи и собственной честью. Быть может, если бы он на себе лично испытал ужасное разрешение этой дилеммы, он не отнесся бы так строго к Вальтеру. Теперь, когда я пишу эти строки, мысль моя невольно обращается к таинственному исчезновению Монкевица в Фонтенбло в конце октября 1926 года. Он оставил письмо, в котором сообщал о своем решении покончить с собой вследствие запутанности своего материального положения, но тот факт, что тело его не было найдено, и долги, оставленные им и быстро ликвидированные его детьми, далеко не достигали таких размеров, которые могли бы довести человека до отчаяния, оставил широкое поле для всякого рода предположений. Одно из них было, что Монкевиц передался советскому правительству и уехал тайно в Москву. По этому поводу ходили очень упорные слухи, но определенного подтверждения они, насколько мне известно, не получили. Я знал Монкевица в течение тридцати пяти лет, и не верится, чтобы он был способен на подобный шаг. Если же это так, то какая ирония судьбы, если сопоставить содеянное им со строгим осуждением поведения Вальтера!

Оказавшись, как говорится, ни в тех ни в сих, Вальтер попал в очень тяжелое материальное положение, имея к тому же при себе на своем попечении еще сына, юношу семнадцати-восемнадцати лет. Благодаря знанию английского языка ему удалось получить небольшой заработок в качестве преподавателя в школе Берлина, в которой после войны еще не успели пополнить преподавательский персонал природными англичанами. Мне хотелось прийти ему на помощь в приемлемой для него форме, и я предложил ему давать мне ежедневно уроки английского языка. Таким образом я мог соединить приятное с полезным. Когда-то, еще в младшем классе Инженерного училища, я брал приватные уроки английского языка у известного тогда преподавателя, Нурока, но эти занятия продолжались только один год: старик Нурок умер, и уроки прекратились. За тридцать лет сохранились только кое-какие жалкие обрывки, а между тем заседания в междусоюзнической комиссии происходили на английском языке. Правда, были два переводчика, один немецкий, другой французский, но это, конечно, не могло восполнить пробел незнания языка. Узнав о моем предложении Вальтеру, сожитель мой по квартире, доктор Аксенов, и хозяйка дома, мадам Веревкина, присоединились ко мне, и мы втроем решили изучать английский язык. Вальтер сначала не решался принять это предложение, недоумевая, к чему, например, мне на склоне лет понадобилось изучение этого языка, но мне удалось убедить его, что не я ему, а, скорее, он мне окажет услугу своим согласием. Занимались мы очень регулярно и усердно в течение почти трех месяцев, до отъезда моего из Берлина, и приобретенные знания не раз оказали мне помощь в моих дальнейших странствованиях.