Живой роскошный ад - читать онлайн книгу. Автор: Джон Хорнор Джейкобс cтр.№ 3

Вернувшись из туалета и взглянув на свой кошелёк, Авенданьо улыбнулся:

– Ты знаешь, кто я. По лицу вижу.

Он, как многие пожилые мужчины, во время мочеиспускания брызгал: в паху бежевого льняного костюма расплылось заметное тёмное пятно, но Авенданьо явно было всё равно. Он показался мне греком Зорбой, который в альтернативном мире стал художником и филологом. Громко заказав ещё писко, Авенданьо сел, совершенно довольный миром.

– Мне становилось трудно называть тебя просто «Око», – сказала я.

– Конечно, – кивнул он. – Но могла бы спросить, я бы сказал, – сменив позу, он зажёг балийскую сигарету. – Кажется, в нашу первую ночь я предлагал тебе так и сделать.

Слова «наша первая ночь» прозвучали особенно неприлично теперь, когда я узнала о его прошлом.

– Да, предлагал, – ответила я. – Все думают, ты умер.

– Мир большой, – он пожал плечами. – Я не умер, и совершенно не притворялся мёртвым… Может, один раз, но то были чрезвычайные обстоятельства. – Поглядев на меня, Авенданьо продолжал: – Теперь ты смотришь на меня совсем иначе. Теперь я не милый глупый старичок, который платит за тебя, потому что сражён твоей красотой.

– Ты не сражён, и я не красива.

Он погрустнел на миг и ответил:

– Верно.

Какая-то часть меня хотела, чтобы он сказал: «О нет, ты прекрасна!», но в реальной жизни так не бывает.

– Я плачу за тебя в кафе, потому что у тебя нет друзей. Потому что ты очень бедная, и юная, и из Махеры. Потому что моя доброта безгранична.

Почти от каждого его слова мне хотелось грязно выругаться вслух – или безумно захохотать. Тут мне пришла в голову мысль:

– Ты знал, кто я, когда мы ещё не подружились?

– Нет. Но после того как мы были на «Мире вампиров», я сходил в университет, поискал имя «Исабель Серта» и почитал, что ты пишешь. Мне очень понравилось, хотя, на мой вкус, немного суховато. Особенно хороша статья «Неруда-Прометей: новые поэты Южной Америки». Благодарю за упоминание, хотя, кажется, мой гений ты не оценила. Терпеть не могу академические статьи со слишком претенциозными названиями. В общем… твоё здоровье, – Он взял бокал, но я отмахнулась:

– Не знаю, что думать. Обо всём этом, и о тебе.

Он снова пожал плечами – всё происходящее казалось рядом с ним таким легким. Авенданьо был стар, но на миг я поняла, чем в молодости он привлекал женщин.

– Так что на самом деле случилось с твоим глазом? – спросила я.

– Я его вырвал. Правда.

– Враньё.

– Нет, не враньё, а правда. – Он помолчал и подумал. – Протяни руки.

– Иди на фиг.

– Протяни, – он вытянул свои руки. Тыльные стороны ладоней покрывали рябые пятна. Я протянула руки, и он взял мои ладони в свои:

– Какой рукой ты бросаешь мяч?

– Правой.

– А когда стреляешь из ружья?

– У меня нет ружья.

– Но из пистолета-то стреляла? – его руки были тёплыми и сухими, как кожаный переплёт любимой книги.

– Нет, – я оглянулась на людей в кафе, будучи уверенной, что на нас всё смотрят. Никто не смотрел.

– Значит, из лука. Как Артемида.

– Правой.

– Ага, – ответил он. Его «ага» было просто выдохом, многозначительной паузой, не означающей ничего – только затягивание времени. Поэт думал, его одинокий глаз бегал в глазнице, внимательно рассматривая моё лицо.

– Однажды, быть может, твои глаза увидят слишком много. Или слишком мало.

– Чепуха. – Я отняла руки.

Он откинулся на спинку стула, смеясь, будто всё – просто шутка:

– Смотреть надо тем глазом, который хуже.

– У меня оба глаза хуже. Окулист в Коронаде сказал, у меня слабые глаза.

Авенданьо снова засмеялся влажным, густым смехом. Он часто утирал нос и глаза, и на пальцах у него оставались сгустки жёлтой слизи. В этом он был похож на моего дедушку; после определённого возраста мужчинам становится всё равно, какое впечатление их телесные выделения производят на остальных. Подобный эгоизм и подобная привилегированность всегда меня бесили, но сердиться на Око, каким бы безразличным нарциссом он ни был, я едва могла.

Когда поэт хотел, то мог казаться очень обаятельным, и я засмеялась вместе с ним. Он вынул из внутреннего кармана пиджака конверт и положил на стол:

– Мне придётся уехать. Позаботься кое о чём, пока меня нет.

Это меня застало врасплох. Око засмеялся и заказал ещё ликёра.

Я открыла конверт – внутри лежали ключ, листочек с адресом и чек из Банка Барселоны на сто тысяч песет – больше, чем я зарабатывала в университете за год. Положив всё это обратно в конверт, я отодвинула его на середину столика. В голове теснились вопросы, и речь за ними не успевала:

– Почему? Почему я? Куда ты? Что это за дерьмо?

– Деньги – тебе. Адрес и ключ – к моей квартире. Я не знаю, когда вернусь, и надолго вперёд распорядился, чтобы за моё жильё продолжали платить. В квартире – все мои книги и статьи. Их нужно организовать. Можешь оставить как есть, если пожелаешь, но если захочешь убраться или…

– Куда, твою мать… – я поняла, что повысила голос, нагнулась поближе, опершись о стол руками, и прошептала: – Куда, твою мать, ты собрался?

– А ты как думаешь? – он вынул из кармана рубашки листочек бумаги и бросил на стол. Я подняла его и развернула – на бумаге стояли цифры -19.5967, -70.2123 и женское имя, написанное карандашом: «Нивия».

– Что это? – спросила я, но уже знала ответ. Я с самого начала знала, куда он уезжает. Шифр передо мной был прост – широта и долгота.

Он возвращался в Махеру.

Он рассказал мне, что из Сантаверде пришло письмо: листок бумаги с именем его бывшей жены внизу. Ни письма, ни мольбы о помощи – только эти цифры. Око не знал, кто их прислал, и думал, в Махере вообще не знают, что он ещё жив, хотя скрывать это он никогда не пытался. С другой стороны, после свержения Павеса Авенданьо ничего не публиковал:

– Поэзию из меня выжгли. Для неё нужно два глаза.

– Тебе нельзя в Махеру. Тебя расстреляют. Теперь, когда Лос-Дьяблос не удалось убить Видаля, он совсем озверел. Тебя он не мог забыть.

– Я никогда не водил дружбы с марксистами.

– Зато водил с Павесом – и вспомни, что с ним случилось. Думаешь, там будут разбираться?

– Всё равно надо. Я стар, и мне нечего терять, – лоб Авенданьо нахмурился, точно бугристая равнина. По лицу скользили мысли, словно по поверхности тёмной, заросшей реки, под которой скрывается опасность. – Там моя дочь. Она сейчас была бы взрослой – может, ей и удалось вырасти. А я сбежал. Рано или поздно каждый изгнанник должен вернуться домой.