По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918 - читать онлайн книгу. Автор: Яков Мартышевский cтр.№ 64

Я нетерпеливо потер рукой лоб, как бы отгоняя черные думы, но они все лезли в голову, лезли с разных сторон, как назойливые мухи, и не было никакой возможности отбиться от них. Родина… долг… жизнь… смерть… страдания… любимая семья… заветы Христа о любви к врагам, о любви к ближним… все мешалось в голове, все путалось, вызывая в душе хаос и смятение… Где-то глубоко, в недрах души, пробуждался протест против этой ужасной, бесчеловечной бойни. «Зачем это? Зачем? – спрашивал меня какой-то таинственный внутренний голос. – Взгляни и подумай, какие земные, человеческие соображения и цели могут искупить эти погибшие цветущие жизни?.. Ведь их не вернешь!..» – шептал мне тот же голос. И тотчас перед моими глазами встал вид застывших трупов убитых австрийцев и наших – русских, залитых лунным светом вблизи развалин Ленки-Седлецкой… Серые и голубые шинели убитых лежали вперемежку, некоторые трупы застыли в братских объятиях, покончив счеты с жизнью…

½лубившись в размышления, я и не заметил, как сладкая, тихая дремота, подкравшись ко мне, перенесла меня в свое волшебное царство. Но вдруг точно над самым своим ухом я услышал чей-то тревожный взволнованный голос: «Ваше благородие! А ваше благородие!!!» Я вскочил как ужаленный и, протирая глаза, будто желая сорвать железные цепи сковывавшего меня сна, взглянул в отверстие моей берлоги, через которое можно было увидеть лишь клочок мутного неба. Прапорщик Муратов тоже быстро приподнялся и, предчувствуя что-то неладное, торопливо начал поправлять пояс с револьвером. В отверстие окопчика я увидел знакомую рослую фигуру подпрапорщика Бовчука.

– Что случилось, Бовчук?

– Ваше благородие, кажется, австрийцы наступают… Сейчас прибежали из секретов люди, сказывают, ничего не видать, а только слышно, будто как топочут… Потом не стреляют и ракет не пущают, это у их самое первое…

Словам Бовчука можно было легко поверить, так как ничего удивительного не было в том, если бы австрийцы и на самом деле вздумали бы атаковать Ленку с целью вернуть ее обратно. Она, насколько я успел заметить, занимала очень выгодное для них положение, так как выходила прямо во фланг наших частей, защищавших переправы через Дунаец.

– Хорошо, Бовчук, будьте готовы. Николай Васильевич, вы возьмите первую полуроту, а вы, Бовчук, – вторую.

Оба поспешно направились по своим местам, а я до пояса высунулся из окопа и осмотрелся по сторонам. Чуть брезжило. Туманная предрассветная мгла еще покрывала спящую землю. Вокруг стояла напряженная тишина. Не слышно было ни одного выстрела ни с чьей стороны. Казалось, страшный дракон войны притаил свое раскаленное, смертоносное дыхание и смежил на мгновение свои безобразные тяжелые веки. Но вот внезапно тишину прорезали отчаянные неясные крики наших секретов, которые со всех ног пустились бежать обратно в окопы. Вскоре промелькнули их быстро бежавшие согнутые фигуры и скрылись в окопах, точно провалились сквозь землю. Вслед за этим послышалась отчетливая, громкая команда прапорщика Муратова: «Взво-од, пли!» Раздался дружный, выдержанный залп, за ним – другой, третий… Град пуль с шипением понесся навстречу наступавшему врагу Ничто так не действует деморализующе на противника, как несколько направленных на него, хорошо выдержанных залпов, особенно в ночное время. Они, эти залпы, свидетельствуют о присутствии духа, о порядке и твердости в рядах бойцов. Эти несколько залпов, данные прапорщиком Муратовым, послужили как бы сигналом для начала горячего боя. В бинокль я вперил свой взор в сторону врага. В легкой дымке пробуждающегося дня уже можно было различить быстро подвигавшиеся вперед цепи австрийцев. Не могу сказать, чтобы в тот момент я чувствовал бы себя спокойно. Руки у меня дрожали, точно я в первый раз попал в бой. Расшатанные и ослабевшие нервы снова болезненно напрягались, а запасы воли и энергии все более и более истощались. Но в решительную минуту, в минуту опасности у человека откуда ни возьмись является и сила, и энергия. Его дух в своем неудержимом порыве берет верх над слабым, истощенным телом и нередко выказывает чудеса стойкости и храбрости. Вероятно, нечто подобное испытывали и мы все, находившиеся в окопах у Ленки-Седлецкой, из которой австрийцы во что бы то ни стало хотели нас выбить. Усталость, бессонные ночи, борьба между жизнью и смертью, душевные муки – все было на время забыто; все точно воспрянули духом, горя, казалось, лишь одним желанием отстоять свои окопы, доставшиеся нам столь дорогой ценой. И бой загорелся по всей линии с необычайной силой. Трескотня четырех пулеметов поручика Тарасова, защищавших Ленку, покрыла собой частые ружейные выстрелы. Тотчас пришла на помощь и артиллерия. Звонко лопнули впереди несколько шрапнелей, и их огненные язычки на мгновение мелькнули в туманной дымке. За первой очередью последовала вторая, потом третья и вскоре нельзя уже было различить промежутков между отдельными очередями, так как в ответ раскатистыми громами загремели австрийские батареи.

Австрийцы, за ночь получив подкрепление, решили атаковать нас на рассвете, надеясь, вероятно, что мы, понеся большие потери при взятии Ленки-Седлецкой и не успев еще укрепиться в ней как следует, не сможем оказать им должного сопротивления и отступим. Однако против ожидания, австрийцы встретили с нашей стороны такой губительный огонь, что не дойдя несколько сотен шагов до наших окопов, они в панике бросились бежать назад, усеивая все поле убитыми и ранеными. Вскоре они исчезли за своими окопами, которые опоясывали местечко Радлов. Атака была отбита. Уже совсем рассвело, и солнышко бросало свои ласковые, золотые лучи на обагренную человеческой кровью землю. Бой совершенно затих; лишь изредка с чьей-нибудь стороны раздастся нечаянный выстрел, и лениво просвистит одинокая пуля, да вдруг вырвется душераздирающий вопль какого-нибудь раненого австрийца, лежавшего вблизи наших окопов. Но тщетны были призывы о помощи этих несчастных; никто теперь не рискнет им помочь, боясь попасть под огонь австрийцев, которые зорко следили за нашими окопами и тотчас открывали стрельбу, едва только замечали там какое-нибудь движение. Лишь под покровом ночи можно было убрать этих страдальцев с поля смерти и оказать им медицинскую помощь. Но сколько их, истекающих кровью, не доживет до этого момента!

Да, поистине ни в чем так ярко, так возвышенно не проявляется завет Христа о любви к врагу, как в отношении победителя к раненому, страждущему врагу. Здесь, в этих заботах о раненом враге чувства мести и злобы, раздирающие человечество, уступают место святому чувству человеколюбия и братства. От этих гуманных отношений к своему беспомощному врагу веет чем-то высшим, неземным…

Итак, наступил день, и снова я мог с облегченным, спокойным сердцем забиться в свою нору и с уверенностью, что австрийцы больше нас в этот день не потревожат, отдаться мирному, крепкому сну.

Когда я проснулся, было уже около двух часов дня. Я нервно приподнялся и в первое мгновение под влиянием крепкого сна не мог дать себе ясного отчета в том, где я и что со мной. Но лишь только я высунулся из своего окопчика и взглянул на развалины Ленки-Седлецкой и на виднеющиеся там и сям трупы австрийцев, как в моем воображении отчетливо всплыла картина минувшего боя.

После длительного напряженного состояния в душе, как и следовало ожидать, наступила реакция. Усталый дух требовал заслуженного покоя и отдыха. Но на передовой линии, как бы спокойно ни вел себя противник, никогда не может быть настоящего отдыха. Редкий выстрел и визг какой-нибудь шальной пули напоминает о постоянно висевшей над головой опасности. Вследствие ровной местности, через которую пролегали наши окопы, нельзя было не только выйти из окопа, чтобы немного поразмять свои члены, но просто даже высунуться без риска быть подстреленным каким-нибудь метким австрийским стрелком. Вот почему с таким нетерпением все ожидали приближения вечера. И действительно, едва только первые сумерки спустились на землю, как казавшиеся вымершими в течение дня окопы вдруг зажили своеобразной жизнью. Выспавшиеся и отдохнувшие за день солдаты ободрились и оживились, особенно когда распространилась весть, что приехала кухня.