Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г. - читать онлайн книгу. Автор: Василий Маклаков cтр.№ 20

* * *

Эта нелояльность была плохим предзнаменованием для укрепления конституции. Еще более зловеща была нелояльность Думы и к самой конституции. Монархия была тогда вне всякого спора; был смешон тот, кто ее не «признавал». Конституция же подвергалась оспариванию и справа, и слева, от «Союза истинно русских людей» и от «Революции». Нужно было бы, чтобы по крайней мере Дума ее защищала. Указания на решимость следовать ей и ее защищать можно было ждать от адреса Думы, тем более что Государь свою лояльность относительно конституции проявил в тронной речи: он обещал ее охранять и в лице депутатов приветствовал «лучших людей».

Дума содержания октроированной конституции не одобряла; она имела право это сказать, могла указать, в чем желательно ее изменить, могла собственным почином постараться ее исправлять. Но пока конституция законным порядком не была изменена, Дума должна была считать своим долгом ей подчиняться. Дума была создана конституцией и не могла быть выше ее. Раз Государь в тронной речи обещал ее охранять, Думе было уместно сказать, что она будет работать и улучшать конституцию на путях ею указанных. У Думы и у власти оказался бы тогда общий язык и почва для соглашения. Но Дума этого не сказала. Когда она припоминала обещание Государя ее охранять, то только затем, чтобы ему приписать обязательство «дальнейшего развития строго конституционных начал». Ни одного намека на то, что она сама будет действовать конституционным путем, ею не было сделано. Это не забывчивость и не оплошность. Это «революционная идеология». Согласно нее конституция ограничила только Монарха, а не Думу, выразительницу «воли народа». Такая идеология была опаснее, чем личная невежливость относительно Государя. Дума отказывалась занять ту позицию, на которой ей было бы легко добиваться самых радикальных своих пожеланий. Конституция, по ее мнению, не могла ограничивать ее воли. Как и ее председатель, она свои права выводила уже не из закона, а из «природы народного представительства».

О чем же Дума сказала в своем «историческом адресе»?

Главной его частью была программа думских работ, о которой Дума нашла нужным сообщить Государю, а вместе urbi et orbi ^[42]. В этом, по мнению кадетов, было главное значение адреса. «Важно, – 6 мая писал Милюков, – что то, что составляет нерв и существо освободительного движения, повторено и единогласно принято русским народным собранием как практическая программа, подлежащая немедленному осуществлению в учреждении, имеющем право осуществлять».

В этих словах большое недоразумение; адрес в этой части не мог иметь и не имел такого значения. Но позволительно прежде всего спросить: для чего было нужно сообщать Государю программу законодательных думских работ? Локоть был прав, когда писал 5 мая: «Воля народа гораздо полнее и правильнее могла быть выражена в ряде законопроектов Думы». Ведь законодательной инициативы у Думы никто не оспаривал; Государь к ней сам Думу призвал. За исключением пересмотра Основных законов – ее инициатива была неограниченна; очередной порядок дел в Думе зависел исключительно от нее. Она могла рассматривать и принимать то, что хотела, не испрашивая для этого ни разрешения, ни одобрения власти. Ведь не лояльность же, не подчеркнутое уважение Думы к Монарху заставили ее свою программу работ заранее перед ним излагать?

А с другой стороны, Дума не была всей законодательной властью; ее законодательная инициатива могла до Государя и не дойти, если бы она не была Государственным советом одобрена. Поэтому, когда Милюков писал, что Дума изложила программу, «подлежащую немедленному осуществлению в учреждении, имеющем право осуществлять», он извращал конституцию. Безусловное право Дума имела только нежелательный законопроект отвергать; право же осуществлять то, что ей было угодно, ей одной дано не было. Публицисты могут писать, что им хочется, и сознательно вводить читателей в заблуждение. Милюков мог написать, что если дело уврачевания зол русской жизни и затянется, то «важно создать убеждение, что дело будет, во всяком случае, сделано» ^[43]. Но такие словесные преувеличения привилегия прессы. Адрес же был делом ответственным и серьезным государственного учреждения; в нем «очковтирательство» было недопустимо.

Следы этого «очковтирательства» или незнания своих полномочий сказываются в терминологии этой части думского адреса. Так, например, в адресе говорится: «Дума внесет на утверждение Вашего Величества закон о народном представительстве, основанный согласно единодушно проявленной воле народа, на началах всеобщего избирательного права».

Где же в этой фразе права верхней палаты? Законопроект представляется на утверждение Государю только в том случае, если он одобрен второй палатой и подносится исключительно ее председателем (с. 113 Основных законов). Что сказала бы Дума, если бы такую же формулу употребил Государственный совет для проектов своей инициативы? А по конституции права их равны.

Этот пример не единственный. Дума «явится выразительницей стремлений всего населения в тот день, когда постановит закон об отмене смертной казни навсегда». Постановлять «закон» Дума не вправе.

Затем заявление, не считающееся уже ни с Государственным советом, ни с самим Государем, как Верховным Вождем армии: «Государственная дума озаботится укреплением в армии и флоте начал справедливости и права». Как при наличии 96-й статьи Основных законов может Дума это сделать, не выйдя за пределы своей компетенции?

Если бы так выражались на митингах или если бы это говорили темные люди – это можно было бы объяснить их конституционным невежеством. Но адрес писали первоклассные юристы, которые понимали, что делали. Такие словоупотребления были сознательным проявлением захватной политики. Дума «конституции» не признавала, считала Государственный совет подлежащим уничтожению, в себе видела и всю законодательную власть, и суверенную волю народа и это свое антиконституционное понимание явочным порядком проводила в адрес Государю. Такая тактика, конечно, на пользу конституции идти не могла.

Но если так, то зачем все-таки была изложена деловая программа? Кадеты нашли объяснение. Нм будто бы пришлось сделать это против желания потому, что тронная речь была неправильна и говорила не то, что должна была сказать. «Программу очередной деятельности Думы, – писал Милюков 3 мая, – должна бы была дать тронная речь, но для этого нужно было бы, чтобы она опиралась на министерство, пользующееся доверием страны (?). На деле министерство висит в воздухе; поэтому оно только и могло выйти к Думе с пустыми руками. Программу дает теперь сама Дума; народные представители исполняют обязанность, не исполненную министерством. Это только естественно и, конечно, желательно».

Это курьезное рассуждение; но чего в нем больше: «недоразумения» или «тактики»?

С точки зрения конституционной оно софизм; оно говорит не о конституционном, а о парламентарном порядке. Тронная речь вовсе не должна была давать программу работ. Так делается в парламентарных государствах, где отношения правительства и представительства совершенно другие. Там, где Монарх не управляет, а только царствует, он может сам прочитать тронную речь; но она остается декларацией министерства перед парламентом. Личного мнения Монарха в декларации нет. Если изменится состав парламента и кабинета, он прочитает противоположную речь. Перемена в ее содержании его не компрометирует; не он управляет. Нашей же конституцией парламентаризм отвергался. Монарх не был символической декорацией. Все управление, по Основным законам, оставалось за ним. Но и при такой конституционной системе Монарх «безответственен»; за него отвечает, а потому за него и говорит министерство; личных политических выступлений Монарх делать не должен; это было бы неконституционно. Потому министры такие выступления делают сами и от себя, если даже, по существу, они в этом только следуют указаниям и даже приказаниям Государя. Этим сохраняется фикция его безответственности. Эта конструкция менее выдержана и ее труднее усвоить; но без нее не может быть дуалистической конституции. Поэтому тронная речь, поскольку она вообще бывает, и декларация министерства в таких конституциях две вещи совершенно различные: тронная речь у нас в Думе была произнесена только один раз при открытии не очередной Думы, как таковой, а при введении всего нового строя. Наш Государь обнаружил более конституционного понимания, чем депутаты, когда в этой своей тронной речи законодательной программы не излагал, а ограничился только приветствием и общими пожеланиями. Настоящая же «правительственная» декларация появилась, но только позднее, уже 13 мая. И ее тогда правильно от себя прочло министерство. В последующих Думах, 2-й, 3-й и 4-й, эти два акта всегда различались. Личные приветственные слова Государя передавались лицом, открывающим Думу, а потому, когда половина депутатских полномочий была проверена и Дума конституировалась, правительственная декларация читалась главою правительства. Эта конституционная логика была соблюдена и в 1-й Государственной думе. Лидеры Думы обнаружили большую неопытность или бесцеремонность, когда поторопились упрекнуть правительство в том, что оно не изложило программы, и особенно когда вздумали обязанности его принять на себя. Дума себя этим поставила в ложное положение, которое, по своему обыкновению, вменила в вину не себе, а правительству.