Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана… - читать онлайн книгу. Автор: Олег Михайлов cтр.№ 67

Отзвук бунинского «Последнего свидания» ощутим, к примеру, в рассказе Б. Пильняка «Снега» (март 1917 года), в зимнем пейзаже, венчающем историю давней, умершей полунинской любви: «Полунин ехал полями. Поддубный шел машисто, ходко, верно, промерз ночью. Поля были синими, холодными. Ветер дул с севера, колко, черство. Гудели у дороги холодно провода. В полях была тишина, раза два лишь, пикая однотонно, обгоняли Поддубного желтые овсяночки, что всегда зимами живут у дорог, обгоняя, садились на придорожные вешки. В лесу потемнело, там еще не ушла окончательно ночь. В лесу Полунин заметил беркута, он пролетел над деревьями, поднялся ввысь, полетел к востоку, – на востоке кумачовой холодной лентой вставала заря, – снега от нее лиловели, тени же становились индиговыми».

От Бунина – и концентрированная нарядность красок, и деревенская зоркость в подробностях полевой и лесной жизни. Родственна летописцу дворянского увядания и героиня «Снегов» – последняя в роде Ксения Ипполитовна Енишерлова, после бурной молодости вернувшаяся в свое остывшее гнездо. Нет только в рассказе Пильняка той первозданной свежести и художественной смелости характеристик, которые присущи творчеству зрелого Бунина.

В эти же годы резко и сильно влияет творчество Бунина на первые опыты В. Лидина («Вороные кони», «Трын-трава», «Полая вода»). Читая, скажем, рассказ В. Лидина «Последнее плавание», останавливаешься в недоумении, желая выбрать отрывок, наиболее показательный: хочется переписать весь рассказ целиком. Лидин с незаурядной старательностью копирует бунинский стиль, его величавую плавность и ритмику, добиваясь порой поразительного сходства:

«Но медленно отпивая затем белое вино, блестя камнем на мизинце, холодно смотрел господин Сварожич на сидевших за столами, глядя мимо них, на длинные стенные зеркала, в которых отражались скользящие ноги лакеев. Вскоре ему принесли потные серебряные судки, он стал есть жадно, сразу загоревшись от жара, поднимая временами темнеющее от краски лицо. ‹…› Шел слабый дождь, в лужах горели дрожащие плошки фонарей. Киев был пустыней, но в кинематографе на углу, куда вошел господин Сварожич вскоре, было светло, шумно; гимназистки, блестя глазами, с слишком крупными формами, рано созревающими в южных городах, ходили по залу, обнявшись, флейты в оркестре насвистывали, и молодые люди в котелках покупали в буфете шоколад. Две гимназистки, обе некрасивые, худые девочки, заметили сразу господина Сварожича, зашептались и уже весь вечер не спускали с него влюбленных, тревожных глаз. Но, сидя в первом ряду, он равнодушно не замечал их…» и т. п.

Этот рассказ, помеченный, как и «Снега» Б. Пильняка, мартом 1917 года, – как бы блестяще выполненное задание в литературном «Fingerfertigkeit» (то есть в разработке рук для фортепьянной игры). В «Последнем плавании» от Бунина – не только средства изображения, но и выбор героя. Самоубийца Сварожич, перерезавший себе горло бритвой в некоем киевском «заведении», моряк, бегущий от тоски и одиночества в небытие, прямо заставляет вспомнить и капитана из «Снов Чанга», также обманутого любимой женщиной, также не согнутого судьбой, а сломленного; и загадочного моряка Соколовича, садиста, с холодным презрением воспринимающего мир («Петлистые уши» – рассказ, один из проходных персонажей которого вовсе не случайно носит фамилию Пильняк). Но что такое – «Последнее плавание»? Это словесный бунинский чехол, из которого, однако, вынута душа.

3

В эту пору Бунин совершенствует свой реалистический метод. Более гибким становится его писательский аппарат, новая, разнообразная тематика вторгается в его творчество; тут и удушливый быт мещанства («Чаша жизни»), и городское дно с кабаками и дешевыми номерами, где бродит странный «выродок» Соколович («Петлистые уши»), тут и воздушный образ очаровательной и легкомысленной гимназистки Оли Мещерской, жизнь которой оказалась жизнью мотылька-однодневки («Легкое дыхание»), и портрет необыкновенно здравомыслящего Отто Штейна, весь характер которого исчерпан на пяти страницах (одноименный рассказ).

В непрестанных поисках новых красок, в почти «сыщицкой» погоне за характерами Бунин подчас доходит до границы, за которой начинается самоцельное искусство, но, по счастью, не переступает ее. В этом смысле он противостоит прозаикам-модернистам, у которых каждая деталь, каждая частность – отдельно, сама по себе.

В бунинской прозе сохраняется тот же, что и в классической литературе XIX века, реалистический принцип: изображать все в единстве, в совокупности внутренних взаимосвязей. Когда в рассказе «Игнат» писатель мимолетным штрихом отмечает, что приехавший в усадьбу офицер откинул полость саней «размашисто, как у подъезда ресторана», нет нужды объяснять, почему этот кутила так ловко сошелся с Любкой. И напротив, мучимый бедностью и робостью Игнат, заставший Любку с нарядным офицером, весь в трогательно-наивном желании «соревноваться» с барчуком: «И твердо решил Игнат променять работнику Яшке свою гармонию, единственное свое богатство, на старые сапоги».

В чем загадка очарования бунинской прозы? Каким образом художник достигает необыкновенного эффекта, очаровывая, околдовывая читателя? На этот вопрос попытался ответить в свое время психолог А. С. Выготский, разбирая рассказ «Легкое дыхание» – один из самых совершенных у Бунина.

«Рассказ недаром называется «Легкое дыхание», – пишет Выготский, – и не надо долго приглядываться к нему особенно внимательно для того, чтобы открыть, что в результате чтения у нас создается впечатление, которое никак нельзя охарактеризовать иначе, как сказать, что оно является полной противоположностью тому впечатлению, которое дают события, о которых рассказано, взятые сами по себе. Автор достигает как раз противоположного эффекта, и истинную тему его рассказа, конечно, составляет легкое дыхание, а не история путаной жизни провинциальной гимназистки. Это рассказ не об Оле Мещерской, а о легком дыхании; его основная черта – это то чувство освобождения, легкости, отрешенности и совершенной прозрачности жизни, которое никак нельзя вывести из самых событий, лежащих в его основе».

Выготский отмечает роль, какую играет в рассказе классная дама Оли Мещерской. Эта невзрачная маленькая девушка лишена собственной личной жизни и живет жизнью чужой, выдуманной, обрамляя весь рассказ. Классная дама, «которую приводит в изумление, граничащее с тупостью, могила Оли Мещерской, – пересказывает сюжет Выготский, – которая отдала бы полжизни, лишь бы не было перед ее глазами этого мертвого венка, и которая в глубине души все же счастлива, как все влюбленные и преданные страстной мечте люди, – вдруг придает совершенно новый смысл и тон всему рассказу. Эта классная дама давно живет какой-нибудь выдумкой, и Бунин с беспощадной безжалостностью истинного поэта совершенно ясно говорит нам о том, что это идущее от его рассказа впечатление легкого дыхания есть выдумка, заменяющая ему действительную жизнь ‹…›. Мы догадываемся: события соединены и сцеплены так, что они утрачивают свою житейскую тягость и непрозрачную муть; они мелодически сцеплены друг с другом, и в своих нарастаниях, разрешениях и переходах они как бы развязывают стягивающие их нити: они высвобождаются из тех обычных связей, в которых они даны нам в жизни и во впечатлениях о жизни; они отрешаются от действительности, они соединяются одно с другим, как слова соединяются в стихе. Мы решаемся уже формулировать нашу догадку и сказать, что автор для того чертил в своем рассказе сложную кривую, чтобы уничтожить его житейскую муть, чтобы превратить ее в прозрачность, чтобы отрешить ее от действительности, чтобы претворить воду в вино, как это делает всегда художественное произведение. Слова рассказа или стиха несут его простой смысл, его воду, а композиция, создавая над этими словами, поверх их, новый смысл, располагает все это в совершенно другом плане и претворяет это в вино. Так житейская история о беспутной гимназистке претворена здесь в легкое дыхание бунинского рассказа» (Выготский А. С. Психология искусства).