Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана… - читать онлайн книгу. Автор: Олег Михайлов cтр.№ 94

Ну а Бунин? Ни в какие мистификации он, естественно, по своей природе влезать не способен, а в трезвости – трезвости убежденного противника большевизма, который знает ему цену, – Ивану Алексеевичу не откажешь. 13 марта 1921 года он пишет: «Нынче проснулся, чувствуя себя особенно трезвым к Кронштадту. Что пока в самом деле случилось? Да и лозунг их: «Да здравствуют советы!» Вот тебе и парижское торжество, – говорили, что будто там кричали «Да здравствует Учредительное собрание!» – Нынче «новости» опять – третий номер подряд – яростно рвут «претендентов на власть», монархистов. Делят, сукины дети, «еще не убитого медведя».

К этому времени и относится первая ссора с Толстым. Вроде бы пустячная, на бытовой основе. А началось с того, что Толстой не получил гонорара за свой рассказ «Никита Шубин», на что, очевидно, крепко рассчитывал. После завтрака они с Буниным шли по улице. Толстой начал кричать, что он «творец ценностей», что он работает. «На это, – замечает в дневнике Вера Николаевна, – Ян совершенно тихо:

– Но ведь и другие работают.

– Но я творю культурные ценности.

– А другие думают, что творят культурные ценности иного характера.

– Не смей делать мне замечания, – закричал Толстой вне себя. – Я граф, мне наплевать, что ты – академик Бунин. – Ян, ничего не сказав ‹…› потом говорил мне, что не знает, как благодарить Бога, что сдержался».

Бунин попался, что называется, под горячую руку, и на другой день Толстой будет целовать его со словами: «Прости меня, я черт знает что наговорил тебе», а через пять дней, в церкви, в день православной Пасхи, они окончательно помирятся. Но следует вспомнить первую запись Веры Николаевны о том, что Толстой «все время на краю краха». И безусловно, он все более чувствует невыносимость такой жизни. Толстой еще, очевидно, ничего не решил, но все протестует в нем против парижского прозябания, конца которому не видать.

И вот едва ли не ключевая в этом отношении встреча Бунина и Толстого с приехавшим из Советского Союза Эренбургом. Сама по себе она уникальна – словно не существует уже (или еще?) непроходимой стены между советскими писателями и эмигрантами. Да и разговор велся в спокойных, повествовательных тонах, но нежданно-негаданно явился Бальмонт, исступленно кинувшийся в атаку, которую, кстати, Эренбург неплохо парировал. Итак, восстановим, с помощью Веры Николаевны, их разговор:

«Бальмонт: у большевиков во всем ложь! И, как иллюстрацию, привел, что Малиновский, архитектор и друг Горьких, сидя у Кусевицкого, развивал теорию, как устроить супопровод, чтобы в каждый дом можно было доставлять суп, как воду.

– А я в тот день ничего не ел, воровал сухари со стола, стараясь еще и еще, чтобы другие не заметили, – задорно говорит Бальмонт.

Эренбург: мне тоже приходилось воровать, но не в Советской России, а в Париже. Иногда воровал утром хлеб, который оставляют у дверей. И часто, уходя из дома богатых людей после вечера, подбирал окурок, чтобы утолить голод, в то время как эти люди покупают книги, картины.

– Ну, да мы знаем, кто это, – вставил Толстой, – это наши общие друзья Цетлины.

Все засмеялись.

Очень трудно восстановить ход спора между Бальмонтом и Эренбургом, – отмечает Вера Николаевна, – да это и не важно. Важно то, что Эренбург приемлет большевиков. Старается все время указывать на то, что они делают хорошее, обходит молчанием вопиющее. Так, он утверждает, что детские приюты поставлены теперь лучше, чем раньше. – В Одессе было другое, да и не погибла бы дочь Марины Цветаевой ^[16], если бы было все так, как он говорит. Белых он ненавидит. По его словам, офицеры остались после Врангеля в Крыму главным образом потому, что сочувствовали большевикам, и Бела Кун расстрелял их только по недоразумению. Среди них погиб и сын Шмелева.

Он очень хвалил Есенина, превозносил Белого… Потом он читал свои стихи… Писать он стал иначе. А читает все так же омерзительно. Толстые от стихов в восторге, да и сам он, видимо, не вызывает в них отрицательного отношения.

Когда, уходя, я сказала Наташе, что Эренбург рисует жизнь в России не так, как есть, она вдруг громко стала говорить:

– Нет, лучше быть в России, мы здесь живем Бог знает как, а там жизнь настоящая. Если бы я была там, я помогала бы хоть своим родителям таскать кули. А тут мы все погибаем в разврате, в роскоши.

Я возразила – живем мы здесь в работе, какая уж там роскошь!»

Трещинка уже наметилась, и за ней уже угадывается нечто большее – близящийся разрыв.

Характерно, что сам Бунин за весь вечер не произнес ни единого слова и почти «заболел» после этого свидания. Только потом сказал Вере Николаевне: «То, что говорит Эренбург, душа принять не может». «А Толстые этого не понимают… – добавляет она. – И Наташины тирады насчет подлой жизни здесь очень противны. Кто им велит здесь вести такую жизнь, какую они ведут?»

Вехой стал отъезд А. Н. Толстого в октябре 1921 года в Берлин, который в те поры называли «третьей русской столицей».

8

«Все едут в Берлин, падают духом, сдаются, разлагаются. Большевики этого ждали. ‹…› Истинно мы лишние», – записывает Бунин 14 февраля 1922 года. В возобновившемся в эту пору диалоге, в контактах, которые, возможно, могли бы привести к национальному примирению, он участвовать, однако, не собирается. Бунин остается непреклонным.

Тем не менее, хочет он того или нет, но в Берлин едут. Едут и советские, и эмигрантские писатели; печатаются в одной и той же левоэмигрантской газете «Накануне», в журналах А. С. Ященко «Русская книга» и «Новая русская книга», в издательствах, среди которых выделяется издательство З. И. Гржебина, развернувшего в 1921–1923 годах широкую деятельность и публикующего русские книги с «обоих берегов». На короткое время Берлин становится и центром русского зарубежья, и мостом, позволяющим вернуться домой тем, кто этого хочет.

Вообще говоря, Берлин этой поры, и прежде всего «русский Берлин», представляет собой в некотором роде картину фантастическую, сюрреалистическую даже. В каком-нибудь дешевом кафе за «гальбой» – пол-литровой кружкой пива – восседает зубр-монархист неподалеку от высланного из Советской России члена ЦК РСДРП (м) (весной 1922 года, после длительной голодовки, были выпущены из Бутырской тюрьмы и выехали в Берлин лидеры партии меньшевиков Ф. И. Дан, Б. И. Николаевский, Д. О. Дан, Е. И. Грюнвальд и др.), а бывший боевик-эсер в редакции «Руля» встречает жертву неудавшегося покушения – недавнего губернатора или генерала-карателя. Именно в Берлине в 1922 году, на съезде партии конституционных демократов, которых «правые» считали главными виновниками гибели России, два ворвавшихся монархиста пытались убить ее лидера – П. Н. Милюкова, но застрелили В. Д. Набокова, который еще недавно в гостях у Буниных рассуждал о несбывшихся надеждах и дряблости российской монархии.

Гражданская война, по сути, продолжалась и за пределами России.