Бумажный дворец - читать онлайн книгу. Автор: Миранда Коули Хеллер cтр.№ 77

– Это я виноват, что мы поругались, – произносит он. – Я разозлился, что она так с тобой разговаривала. Вышел из себя.

То, что Джонас поставил меня выше Джины, вызывает у меня всплеск кошачьего удовольствия, которое мне не следует испытывать, но я говорю:

– Это было глупо.

– Джина тебя любит, ты же знаешь. Но она в курсе, что мы разговариваем обо всем. Наверное, если бы моим самым давним другом был мужчина, ей было бы легче.

– Это просто смешно, – фыркаю я. – Джина – Гибралтарская скала.

Но я знаю, что он говорит правду. Видела это – надлом, уязвимость, которую она выказала, когда думала, что никто не смотрит, то, как обмякло и сгорбилось ее тело, когда Джонас уходил от нее, не оглядываясь. Однако какой-то первобытный инстинкт во мне понимает: признание малейшего холодка между мной и Джиной приведет к тому, что на свет выйдет – что именно, я точно не знаю. Меня переполняет нервозная энергия.

– Тебе надо было остаться сегодня с ней, – говорю я. – Подлатать ваши отношения.

– Мы подлатали. Все хорошо. И мы с тобой всегда смотрим салют вместе.

– Могли бы и пропустить год.

– Это же традиция.

– Так же, как есть индейку на День благодарения. Но честно говоря, индейка сухая и безвкусная. Кто ее на самом деле любит?

– Я, – произносит Джонас. Берет меня под руку, и мы идем по пирсу к остальным.

Пять дней назад. 27 июля, Бэквуд

Воскресенье. Питер, мама и дети уехали на блошиный рынок – их еженедельный ритуал, состоящий в том, чтобы копаться в барахле других людей в поисках жемчужин, в качестве которых обычно выступают ужасная ламинированная репродукция девушки Гибсона, пьющей «Кока-колу», или книга о том, как ловить рыбу на муху, увидев которую Питер решил, что она ему однажды пригодится. Потом они обедают в кафе морской кухни, где Питер каждый раз пытается убедить детей попробовать сырые устрицы или сэндвич с лобстером, но они неизменно заказывают тридцатисантиметровый хот-дог в булочке с маслом.

Я спускаюсь к пруду, снимаю купальник и раскладываю полотенце на теплом песке. Деревья надо мной машут мне ветвями, будто приветствуя давнюю подругу. Я вспоминаю старую марку солнцезащитного крема: он был густым, жирным, оранжевым, пах жженой карамелью и нисколько не препятствовал загару – мы с Анной пытались привлечь солнце, а не защититься от него, но тут в большом доме звонит телефон. Я стараюсь не обращать внимания, но звонок не прекращается. Мама не верит в автоответчики. «Если кто-то хочет со мной поговорить, пусть перезвонит».

Это с работы Питера. Хотят, чтобы он завтра утром вылетел в Мемфис за сюжетом. Вот информация о рейсе. О бронировании в отеле. Местные телефонные номера.

Я оглядываюсь в поисках ручки и бумажки, чтобы все это записать. На глаза мне попадается только меню из доставки еды и флаер местного кинофестиваля. К деревянной полке над телефоном приколот мамин список важных номеров. Он висит здесь с тех пор, как я была ребенком, весь исписанный и исчерканный: имена местных электриков и сантехников, телефон парковой службы, номера, вычеркнутые ручкой и заново написанные карандашом, символ мира, который Анна когда-то нарисовала фломастером. В середине списка еще виден выведенный поблекшими синими чернилами телефон матери Конрада в Мемфисе. Он написан почерком Лео.

– Твой отчим ведь был из Мемфиса? – спрашивает Питер, бросая вещи в сумку. – Носки.

– Да. – Я открываю нижний ящик и достаю оттуда четыре пары носков.

– Ты когда-нибудь была там?

– Один раз. На похоронах Конрада.

– Конечно. Прости, не подумал.

– Сколько лет было Конраду, когда он утонул?

– Как Джеку, – отвечаю я. – Тебе нужны майки?

– Боже. Как вообще оправиться после такого? – Питер бросает в сумку последнее: жвачку, расческу, книгу со своего прикроватного столика – и застегивает молнию.

Я сажусь на край кровати.

– Никак.

Мне слышно, как Финн с Мэдди ругаются на тропе.

– Не кричать у пруда! – орет мама с веранды.

– Поверить не могу, что ты бросаешь меня с этой сумасшедшей. – Я сдираю с большого пальца ноги кусочек облетающего красного лака. Мои пятки выглядят так, будто сделаны из кожи носорога. – Мне нужен педикюр.

– Поехали со мной. Устроим маленькое романтическое путешествие.

– В Мемфисе?

– Где угодно, где твоя мать не будет слышать, как мы занимаемся сексом.

– Как бы я тебя ни любила, Мемфис – последнее место на земле, которое мне хочется увидеть снова.

Питер садится рядом со мной на кровать.

– Я серьезно. Это будет катарсис. Свожу тебя поесть спагетти с соусом барбекю.

Я смотрю в дверь домика, пытаясь придумать правдоподобную отмазку. Предвечерняя гладь пруда золотится. То там, то здесь из нее высовываются, как пальцы, черепашьи головы, купаясь в последних лучах солнца. Может быть, Питер прав и такая вещь, как катарсис, действительно существует?

– Поехали, – повторяет он. – Спасешь меня от четырех депрессивных дней в американской столице убийств. Можно будет громко заниматься сексом. Сделаешь себе педикюр.

– Сомневаюсь, что мама захочет присматривать за детьми, – говорю я. Но даже уклоняясь, я слышу в голове мамин голос, слова, которые она говорила нам, когда мы с Анной чего-то боялись: темноты, плохой оценки по обществознанию, мысли о том, что однажды она умрет и сгниет в земле – «В нашей семье нет трусов. Нужно смотреть в глаза своему страху».

– Давай я ее попрошу, – предлагает Питер. – Ты же знаешь, когда прошу я, она не отказывает.

– Это правда.

– И ты сможешь сходить на могилу Конрада.

Три дня назад. 29 июля, Мемфис

Кладбище симпатичнее, чем мне запомнилось, – роща взрослых цветущих деревьев и тенистые склоны, которые переходят в широкие лужайки, усеянные серыми зубами смерти. К краям надгробий липнут вырезанные ангелы. У меня уходит полчаса, чтобы найти могилу Конрада. Я обхожу ряды китайских надгробий и разрушающиеся могилы конфедератов. По кладбищу бродит группа туристов, слушая аудиогид «Величайшие хиты мертвых». Я смотрю, как они передвигаются от надгробия к надгробию, будто лемминги.

Его плита маленькая, усеянная дряблыми опавшими лепестками – изначально светло-розовыми, но гниющими и становящимися коричневыми. Над могилой растет цветущий кизил, бросая на нее тень и древесный мусор. Рядом возвышается большой гранитный обелиск с удобной приступкой, на которую можно сесть; земля вокруг него поросла густой зеленой травой. Кто-то недавно оставил букет свежих цветов. Я сдвигаю цветы в сторону и сажусь на холодный камень. Анна терпеть не могла травянистые могилы. «На них больше травы, потому что в земле больше червей. Подумай об этом». Но вместо этого я думаю о пикниках, которые мы с Анной устраивали в детстве, когда навещали бабушку с дедушкой. Как сидели на холодном мраморе на могиле самоубийцы и играли в наши бумажные куклы. Мои были неуклюжими схематичными человечками, похожими на луковицу, с круглыми ногами и простыми лицами. У Анны же они всегда выглядели словно из журнала: девочки с волосами, как у Сьюзен Дей, мальчики с каштановой шевелюрой. Бесконечный гардероб миниатюрной одежды: бикини, свитера и тельняшки, джинсы-клеш и фиолетовые сабо, килт с крохотными булавками. Наш потаенный плоский мир – мы делали вид, что этот мир принадлежит нам, когда сидели на печальной могиле и ели сэндвичи с маслом и ветчиной на белом хлебе, глядя через кладбище на дом наших дедушки с бабушкой на холме и на поля с жующими коровами за ним.