Юность - читать онлайн книгу. Автор: Карл Уве Кнаусгорд cтр.№ 15

— Вон оно как! — удивился Ричард, — он что, сам с севера?

— Не-а. Ради налогового вычета поехал.

Ричард рассмеялся.

— Кофе будешь? — предложил я, — скоро сварится.

— Ты давай налей-ка в термос, а я попозже выпью.

И он исчез — так же бесшумно, как появился. Даже не знаю, что мне меньше понравилось — «налей-ка» или «ты давай». И то, и другое звучало чересчур покровительственно. Если мне всего восемнадцать, это же не значит, что ему со мной позволено обращаться как со школьником? Я такой же сотрудник, как и он.

Вскоре урок закончился, прозвенел звонок, и в учительской, один за другим, перекидываясь короткими фразами, стали появляться учителя. Я поставил термос на стол и с чашкой в руках встал возле окна. Ученики уже бегали по двору. Я попытался сопоставить их лица с именами, но вспомнил лишь Кая Руала, мальчика из седьмого класса, возможно, потому, что проникся к нему симпатией, потому, что меня зацепило упрямство в его глазах, которое временами сменялось интересом и даже воодушевлением. И, разумеется, я узнал Лив, красотку-девятиклассницу. В бежевом анораке, синих джинсах и серых стоптанных кроссовках, она стояла возле стены, сунув руки в задние карманы, жевала жвачку и поправляла растрепавшиеся от ветра волосы. И Стиан — он тоже стоял там — руки в карманах, ноги расставлены — и болтал со своим долговязым приятелем.

Я отвернулся от окна. Нильс Эрик улыбнулся мне.

— Ты где живешь? — спросил он.

— Вон там, внизу, — ответил я, — в квартире на цокольном этаже.

— Подо мной, — подсказала Туриль.

— А тебя куда поселили? — спросил я.

— Сверху. Тоже в цокольную квартиру.

— Ага, подо мной! — сказал Стуре.

— Вот, значит, как оно тут все, — пошутил я. — У кого высшее образование есть, тем и квартира достается, и вид из окна, и все, что пожелаешь. А для начинающих и подвал сойдет?

— Ага, ты это сразу себе уясни, — кивнул Стуре, — все привилегии надо заслужить. Я три года в пединституте оттрубил. Хоть что-то мне за это должно перепасть. — Он рассмеялся.

— Нам теперь, может, еще и сумки за вами носить? — сострил я.

— Нет, это дело чересчур ответственное. Но предполагается, что утром по субботам вы будете делать у нас дома уборку, — он подмигнул.

— Я слышал, на выходных в Хеллевике будет праздник, — сказал я. — Кто-нибудь из вас на него поедет?

— А я смотрю, ты быстро освоился, — заметил Нильс Эрик.

— Это тебе кто сказал? — спросила Хеге.

— Да просто слышал от кого-то, — уклончиво ответил я, — и теперь не знаю — идти или нет. Одному идти как-то глупо.

— Тут такого не бывает, чтоб на праздник в одиночку идти, — сказал Стуре. — Это Северная Норвегия.

— А ты пойдешь? — спросил я.

Стуре покачал головой.

— Надо семьей заниматься, — сказал он, — но могу тебе пару советов дать. Если захочешь.

Он засмеялся.

— Я думаю туда съездить, — сказала Яне.

— И я, — подхватила Вибеке.

— А ты что скажешь? — я посмотрел на Нильса Эрика.

Тот пожал плечами:

— Может, и съезжу. Это в пятницу или в субботу?

— По-моему, в пятницу, — сказал я.

— Вообще идея неплохая, — проговорил он.

Зазвенел звонок на урок.

— Ладно, давай потом еще обсудим. — Он встал.

— Давай. — Я поставил чашку возле раковины, взял со своего стола учебники и бросился в бой — вошел в класс, сел за стол и стал ждать учеников.

Вернувшись после уроков в квартиру, я обнаружил на крыльце коробки. Вещи приехали — все, что у меня имелось, и было их не сказать чтоб много: коробка с пластинками, еще одна — с убогим проигрывателем, потом коробка с кухонной утварью и последняя, со всякой мелочью, которую я прихватил в своей старой комнате, и парой маминых книжек. Однако же, когда я занес коробки в гостиную, чувство было такое, будто мне преподнесли щедрый подарок. Я подключил проигрыватель, поставил у стены пластинки, просмотрел их, выбрал «My Life» из альбома Брайана Ино и Дэвида Бирна, одну из моих любимых песен, а когда гостиную заполнила музыка, я принялся распаковывать остальные вещи. Все, что я забрал из дома, когда мы переехали, — кастрюли, тарелки, чашки и стаканы — было рядом со мной еще с тех самых пор, когда мы жили в Тюбаккене. Коричневые тарелки, зеленые стаканы, большая кастрюля с одной ручкой, почти черная снизу и слегка — по бокам. Фотография Джона Леннона, которую я прикрепил над пишущей машинкой, висела у меня в комнате все то время, пока я учился в гимназии. Здоровенный постер футбольного клуба «Ливерпуль» сезона 79/80, теперь нашедший пристанище на стене над диваном, появился у меня в одиннадцатилетнем возрасте. Наверное, это был их лучший состав. Тогда в нем играли Кенни Далглиш, Рэй Клеменс, Алан Хансен, Эмлин Хьюз, Грэм Сунесс, Джон Тошак. Из постера с Полом Маккартни я уже вырос, поэтому его я свернул и сунул на шкаф в спальне. Закончив, я снова просмотрел пластинки, представляя на моем месте кого-нибудь другого, кто никогда прежде их не видел, и раздумывая, что незнакомец подумал бы о моей коллекции или, точнее, о том, кому эта коллекция принадлежит, то есть обо мне. Пластинок у меня было больше ста пятидесяти, большинство появились у меня в последние два года, когда я писал в местной газете рецензии на альбомы и почти все деньги спускал на пластинки, нередко покупая все альбомы понравившейся группы. Каждая из пластинок таила в себе целый маленький мир. Все выражали определенное отношение, ощущения и настроение. Но ни одна из пластинок не была островом — между ними существовали взаимосвязи, прораставшие наружу: Брайан Ино, например, начинал в Roxy Music, выпускал сольные альбомы, продюсировал U2, сотрудничал с Джоном Хасселом, Дэвидом Бирном, Дэвидом Боуи, Робертом Фриппом, а Роберт Фрипп играл вместе с Боуи в Scary Monsters, Боуи был продюсером Лу Рида, который пел в Velvet Underground, и Игги Попа, начинавшего в The Stooges, Дэвид Бирн выступал в Talking Heads, а в их лучшем альбоме, Remain in Light, играл на гитаре Эдриан Белью, и он же играл в нескольких альбомах Боуи и долгое время был его любимым гитаристом на концертах. Развилки и взаимосвязи существовали не только между альбомами, они врастали в мою жизнь. Музыка была связана почти с каждым моим действием, у меня не имелось ни единой пластинки, не наполненной воспоминаниями. Я ставил их, и по комнате, словно пар от чашки с горячим кофе, ползли воспоминания о событиях последних пяти лет, но принимая форму не мыслей и рассуждений, а настроений, откровений, состояний. Одни общие, другие конкретные. Если воспоминания — поклажа на прицепе моей жизни, то музыка — веревки, связывающие эту поклажу и не дающие ей развалиться.

Но не это в музыке главное. Самое важное — то, какая она. Когда я, например, слушал Remain in Light, а начиная с восьмого класса, я слушал этот альбом постоянно и он мне не надоедал, то когда приходил черед «The Great Curve», третьей композиции с ее потрясающим накатывающим и в то же время многослойным аккомпанементом, полным энергии, с духовыми и хором, то оставаться неподвижным было невозможно, просто невозможно, она поджигала мое тело, и я, самый неуклюжий в мире восемнадцатилетний парень, вдруг, сидя за столом, начинал раскачиваться, словно змея, то вперед, но назад, и меня тянуло сделать погромче, я врубал музыку на полную громкость и, вскочив на ноги, принимался танцевать, если, конечно, был один. А потом, ближе к финалу, словно бомбардировщик над маленькой танцующей деревенькой, вступала всепобеждающая гитара Эдриана Белью, и — да, господи, я танцевал, захлебываясь от радости и желая лишь, чтобы это продолжалось подольше, чтобы гитарное соло не умолкало, самолет не приземлялся, солнце никогда не садилось, жизнь не заканчивалась.