Грейс Келли. Жизнь, рассказанная ею самой - читать онлайн книгу. Автор: Грейс Келли cтр.№ 11

Тонкие, почти прозрачные стенки чашечек, изящные ложечки, душистый чай, умопомрачительно вкусные пирожные и изысканнейшая беседа со мной, как с юной леди… Никто из нашей семьи не понимал в этом толк. Дядя Джордж пожимал плечами:

– Что с них взять – ограниченные спортсмены…

Нет, это не было осуждением самого спорта, только сожаление, что Келли не дано постичь удовольствие от тонкого вкуса напитка, изысканной обстановки и такой же беседы.

Надо ли говорить, какое впечатление это производило на меня? Мои куклы устраивали чаепитие каждый день. Когда меня не замечали, а это бывало часто, я играла со своими фарфоровыми красавицами, наряжая их (для этого платья приходилось шить самой, что очень нравилось моей маме), разыгрывая сценки и целые пьесы с гостями, беседами, взаимоотношениями… Чтобы не вызывать ненужных вопросов или не попасть под горячую руку, произнеся что-то не то, пришлось придумать для кукол свой тарабарский язык. Это действительно был настоящий язык, весьма отличный от английского. Дома надо мной смеялись, но не мешали, пусть лучше возится со своими куклами и болтает на непонятном наречии, чем пристает с вопросами и просьбами.

Маме удобно – она сидит за письменным столом и разбирается со счетами или какими-то очередными вопросами организации мероприятия для Пенсильванского медицинского колледжа, а я в уголке играю в светскую беседу между Мэри и Джейн, к которой присоединяется красавица Энн. При этом я болтаю на тарабарском, а значит, не отвлекаю маму.

Мне пошли на пользу дядины уроки – сидеть, выпрямив спину, даже если есть возможность вальяжно развалиться в кресле или забраться в него с ногами, следить за руками, следить за своими движениями, за осанкой и, конечно, за речью. Если ты картавишь или шепелявишь из-за выпавших молочных зубов впереди – это одно, а если сопишь или у тебя косноязычие – совсем другое.

– Леди, что у вас опять с носом?

Пары таких вопросов хватило, чтобы платочек всегда был под рукой, а шморганье прекратилось.

– Спина?

И я выпрямляюсь.

– Руки?

И пальцы становятся словно тоньше. От мамы мы все получили крупные руки и откровенно стеснялись этого.

– Руки опять красные?

– А что с ними делать, если краснеют от холода? И вообще они некрасивые! У Джейн пальчики тонкие, а у меня как грабли.

– Леди носят перчатки. В них даже не слишком красивые руки выглядят изящней.

– Но перчатки для улицы, а как же в доме?

– Кто это тебе сказал, что перчатки только для улицы? Существуют кружевные, тонкие лайковые. Для леди они столь же обязательны, как шляпка и аккуратная прическа.

Это была школа, по сути, не менее жесткая, чем у мамы, но куда более приемлемая. Я запоминала, я впитывала, я училась… Не шмыгать носом, держать спину прямо, носить перчатки и вести светские беседы. Училась выглядеть леди, быть ею в любое время суток, внешне и в мыслях. Соединившись с мамиными требованиями быть аккуратной и привлекательной, не прибегая к внешнему украшательству, не используя (или почти не используя) косметику, полученные от дяди Джорджа знания и наставления помогли мне создать свой стиль, простой и элегантный одновременно, который сейчас так хвалят.

Мне было очень грустно, когда дядя заключил договор с «Метро-Голдвин-Мейер» и перебрался в Голливуд, чтобы там создавать свои сценарии к фильмам или шлифовать чужие.

В пять лет меня определили в Академию Успения Пресвятой Богородицы. Ма опасалась, что там я долго не продержусь, залью все слезами и стану умолять забрать меня домой. Но ничего подобного не произошло, я не плакала, напротив, в школе мне было очень хорошо, а с матерями и сестрами Ордена Успения Богоматери я до последнего времени поддерживала связь, со всеми, кто еще жив и о чьем местонахождении я знала.

В школе царила доброта, сама атмосфера, казалось, располагала к вежливому и сердечному обращению, мы не слышали не только ругани или окриков, но и громкого или недовольного слова. При этом строгость была не меньше, чем у нас дома. Никто никого не заставлял делать что-то против воли, но все организовывалось так, что мы подчинялись, даже не всегда замечая это подчинение.

Для меня вот эта душевная атмосфера очень важна, в школе я почувствовала себя значимой, там я существовала, хотя все равно оставалась очень стеснительной. Но сидевший внутри чертенок подбивал на всякие шалости. Мы тайком курили на задворках монастырского двора, выбрасывали непонравившуюся еду в окошко, перебрасывались шпаргалками… Сестры делали вид, что не замечают этих шалостей, спокойно подбирали выброшенное за окно и не принюхивались даже тогда, когда от нас пахло табаком.

День был расписан поминутно, но оставалось время для игр и личных занятий, кроме того, мы играли в прятки и готовили спектакли к каждому Рождеству. Строгие требования к поведению мне не мешали, напротив, нравилось делать книксен перед матерью настоятельницей или, например, торжественно шествовать на службу в капеллу. Это же очень красиво – вереница девочек, укрытых прозрачной вуалью, с руками, сложенными в молитвенном жесте, одна за другой выступают по дорожкам монастырского сада под тихую торжественную музыку. В такие минуты мы словно переносились в другой мир, в другое время. Это куда интересней, чем просто идти в церковь с родными, здороваясь налево и направо со всеми, кто встретится по пути. Невольно настраиваешься на другой лад, и служба воспринимается тоже иначе. Хорошо бы детей водить в церковь именно так: медленно, торжественно, почти отрешенно. Потом, когда человек повзрослеет, он сможет выстроить свое отношение к службе.

К сожалению, это не всегда получается.

Мама с папой если и не выступали против такого воспитания, то все же нашли в нем изъяны – каждый учебный день заканчивался у нас спортивными занятиями, а после них воспитанницам полагались… свежеиспеченные пирожки! Я понимаю, что это неправильно, какие могут быть пирожки после бега и прыжков? Но сестрам это казалось нормальным, и никому из нас тоже не мешало. Зато очень не нравилось папе. Вернее, не понравилось, когда он наконец заинтересовался моим воспитанием в Рейвенхилле.

Пирожки после спортивных занятий?! И это вместо воспитания здорового духа соперничества! ЕГО дочь не должна воспитываться столь мягкотело, не то того и гляди пойдет в монахини. Меня перевели в «Стивенс-Скул» в Джермантауне.

Но до того случилось нечто, что очень помогло мне в будущем.

В Рейвенхилле мне нравилось многое, например, то, что сестры очень следили за нашим внешним видом, ученицам полагались три наряда – повседневный, спортивный и торжественный. И к двум из них (!) были обязательны перчатки. Как тут не вспомнить слова дяди Джорджа о леди и красивых руках! Именно там я перестала стесняться своих больших и красневших на холоде рук. Перчатки позволяли легко скрыть этот недостаток. Белоснежные воротнички, перчатки, вуали, торжественные шествия и легкие книксены… как же мне все это нравилось!

А еще… Я участвовала в спектаклях! Во мне всегда жили два человека – страшно стеснительная, замкнутая девочка и чертенок, шаловливый и обожавший внимание. Эта двойственность натуры никуда не ушла. Мало кто знает, как я стесняюсь до сих пор, каких усилий и сейчас мне стоит выйти под прицел кино- и фотокамер, показаться перед толпой, выставить себя на всеобщее обозрение. Конечно, привыкла, конечно, уже чувствую себя не в пример уверенней, но внутри все равно прячется эта застенчивая девчонка.