История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Кавказ. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 144

Рабы могли владеть приобретенной собственностью только до тех пор, пока господину не вздумается отнять у раба все его имущество. Рабы были прикованы к своим владельцам. Каковы бы ни были притеснения и жестокости, раб не мог оставить своего владельца и перейти к другому. Случалось, что рабы, испытывая постоянные и жестокие притеснения, искали защиты у сильного или уважаемого человека, который, принимая их к себе в дом, делался, так сказать, посредником между рабом и его господином. Стараясь уговорить последнего быть снисходительнее и мягче, посредник не мог, однако же, оставить лая у себя против воли хозяина из опасения преследования за воровство.

Таким образом, участь раба полностью зависела от его владельца. Если тот обходился с ним ласково, рабу было хорошо, жесток был владелец – и рабу было невыносимо, но изменить или улучшить свое положение он возможности не имел. Справедливость требует заметить, что вообще чеченцы обращались со своими рабами довольно мягко, и если еще при этом раб был мусульманин, то считался скорее как бы младшим членом семьи, чем бесправным рабом. «Он служил старшим членам точно так же, как служат и теперь дети отцу, младшие братья старшим». Понятно, что при таких условиях и взгляде чеченцев рабское происхождение не могло считаться постыдным. Так и было в действительности.

Отпущенный на волю раб, как сам, так и его дети, пользовались правами коренных чеченцев и со дня своего освобождения сразу становились в равные отношения со всеми членами общества. В Чечне, как и вообще в Дагестане, значение человека в обществе основано было на многочисленной родне, человек одинокий легко мог быть обижен, не имел веса и влияния, и потому вольноотпущенные рабы не оставляли своего бывшего владельца, а поселившись рядом, старались жениться на одной из его дочерей или родственниц, чтобы через это стать членом его семьи или фамилии. Такие отпущенники носили название азатов.

Отпустить раба на волю можно было только письменным постановлением, написанным кади и скрепленным им и двумя свидетелями. Точно так же поступали и тогда, когда раб сам откупался на волю. Тогда он передавал откупные деньги владельцу непременно через кади.

Хотя у чеченцев и не существовало сословий в том смысле, как мы понимаем это слово, но «на основании того социального закона, что безусловного равенства быть не может», чеченцы делились на касты, различающиеся между собою занятиями.

«Пропуская духовных, – говорит П. Петухов, – и так называемых почетных-влиятельных, назовем здесь три главные касты: ишлейген — трудящиеся, уручи — воры, чонгури — балалаечники».

Ишлейген – земледелец, человек, заметный с первого взгляда, не обращающий на себя особого внимания, живущий собственным трудом. Одежда его всегда оборвана и пропитана потом, оружие или, лучше сказать, кинжал его незатейлив, голова часто небрита по нескольку недель, и мозолистые ладони рук его плохо сгибаются. Ишлейген неразговорчив, не любит тратить слова попусту и занимается своим хозяйством, об улучшении которого только и хлопочет. Он религиознее своих собратьев, раньше других приходит в мечеть и становится где-нибудь в углу, а по окончании молитвы, не занимаясь праздной болтовней, спешит домой.

К разряду воров – уручи — принадлежат преимущественно молодые люди от 15 до 30 лет. Они голы как соколы, вечно в долгах, в лохмотьях, но имеют исправное оружие и все приспособления для воровства. В кармане у них всегда имеется фитиль, натертый воском, спички, есть и инструмент для кровопускания, чтобы после длинных и быстрых переездов в случае надобности пустить лошади кровь. Воровская жизнь приучила их к осторожности, одиночеству и скрытности. Уручи трудно сходится с кем бы то ни было, кроме сотоварища по ремеслу, не отвечает прямо на вопрос и никогда не укажет места своего жительства. Характер его глубоко испорчен, он отчасти атеист и человек, которому ничего не стоит принять ложную присягу, но признаться в воровстве – большой позор и стыд. Имея знакомства в отдаленных общинах и изведав все тропинки днем и ночью, он мог бы служить отличным проводником, если бы не был двуличен. Уручи знает все новости и, хватая их на лету, рассказывает потом услышанное с собственными комментариями и добавлениями. Он ест все, что попадется, пьет вино, курит трубку, хороший табак в кукурузном листе и махорку в оберточной бумаге. Люди эти жаждут общественных беспорядков, происшествий, словом, чего-нибудь такого, что бы могло отвлечь внимание общества от наблюдения за их занятиями.

Уручи тунеядец, точно такой же тунеядец и чопгури (балалаечник). «Этим именем, – говорит П. Петухов, – называются не исключительно только играющие на чонгуре – балалайке, но все, к кому могут быть отнесены эпитеты: шарлатан, франт, донжуан – последние два в том непрямом смысле, какой приняли эти слова, войдя в русскую речь. Чонгури может быть и игрок на балалайке, да такой чонгури и дал имя этому разряду людей. Молодой человек благообразной физиономии, в высочайшей папахе, с поднятыми высоко газырями, с беспечным и праздным видом – и есть чонгури. Руки его не знают мозолей, потому что, принадлежа преимущественно к семье, где есть помощь, то есть братья-работники и сестры-работницы, он сам не занимается ничем, требующим напряжения сил. Впрочем, его можно встретить в толпе молодежи и девушек, когда выходят полоть кукурузу и – еще более – собирать ее. Там песни, хохот, шутки – главная пища балалаечника. Ветреный и легковерный, он главный алармист в народе. Случайно и вскользь услышанную от приезжего иноплеменника новость или намек аскета-муллы он тревожно вносит в кружки, собирающиеся на буграх аула по закате солнца и составляющие местные митинги» ^[225].

Все сословия чеченского народа в старину делились на тейпы — отдельные сообщества, и гар или тухумы — роды, которые, по свидетельству некоторых, носят названия тех аулов, из которых вышли их родоначальники при общем переселении этого народа на равнину. Аулы эти почти все находятся в Ичкерии, Аухе и по ущельям Аргуна, Мартанки, Валерика и других притоков Сунжи, и только немногие расположены выше, в Чаберлоевских горах по соседству от вечных снегов.

В прежнее время, до призвания чеченцами Шамиля, у них не было никакого общего управления: каждый тухум управлялся отдельно и не вмешивался в дела соседей. Старший в роде был посредником и вместе с тем судьей в ссорах и тяжбах, происходивших между родственниками его тухума.

В ауле, где жило вместе несколько тухумов, каждый из них выбирал своего старика родоначальника, и тогда ссоры и иски между лицами разных тухумов разбирались уже выбранными стариками сообща.

Круг обязанностей подобных стариков был весьма ограничен, а власть почти ничтожна. Решения их не были обязательны, исполнение зависело от тяжущихся, как и судиться к ним приходили только те, кто хотел. Остальные сами преследовали врага и, минуя стариков, производили с ним такую расправу, какую хотели: за кровь мстили кровью, за обиду обидой. Случаи эти были, однако, нечасты, но вообще суд и решения стариков были в большом уважении у чеченцев. Осознание необходимости некоторой подчиненности, как непременное условие существования всякого общества, было у чеченцев и было оплотом, ограждавшим столь слабую гражданскую власть от разрушительных порывов необузданной свободы полудикого народа, избегавшего любого ограничения своей воли. Чеченец невольно покорялся уму и опытности и часто добровольно исполнял вынесенный ему приговор.