История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 77

В ночь на 13 июня 1817 г. он оставил Анцух и, при содействии джаробелоканцев, переехал в селение Гукхали. Повсюду были приняты меры к его поимке: ханы Ширванский, Шекинский и Карабахский получили приказание выставить конные караулы по всем дорогам из Дагестана и на переправах через р. Куру; приставам барчалинскому, казахскому и шамшадыльскому приказано следить за тем, чтобы царевич не пробрался в Эривань где-нибудь через их дистанцию. Остававшийся за отъездом Ермолова в Персию командующий войсками генерал-майор Кутузов требовал от джаробелоканцев, чтобы они не содействовали побегу царевича ^[361].

Джарцы отвечали, что в этом деле не принимали и не примут никакого участия, что останутся верными, но пресечь дороги не в состоянии, ибо он может незаметно ночью пробраться через горы ^[362]. Хотя позже и стало известным, что джарцы и вели переговоры с царевичем и отправили к нему своих старшин, но бдительность наших постов заставила Александра прожить в Дагестане целый год.

Тем не менее Ермолов, по возвращении из Султанин в Тавриз, счел необходимым потребовать, чтобы персидское правительство воспретило эриванскому сардарю иметь сношение с царевичем. В противном случае он обещал принять такие меры, которые будут неприятны эриванскому хану, «а мне останется сожаление, что я, стараясь снискивать милостивое вашего высочества благоволение, лишусь оного совершенно невинным образом».

Аббас-Мирза отвечал, что вызов Александра в Персию сделан с согласия Ртищева, но, присовокуплял персидский принц, «мы позволили» царевичу, если он пожелает, остаться в России. По словам Аббас-Мирзы, в Гюлистанском трактате ничего не сказано о выдаче таких лиц, которые бегут из одного государства в другое и пожелают навсегда в нем поселиться, а потому он не может допустить, чтобы отъезд Александра в Персию мог нарушить дружбу обоих государств.

«Намерение генерала Ртищева позволить ему (царевичу) отправиться в Персию мне известно, – писал Ермолов Аббас-Мирзе ^[363], – и он, может быть, привел бы его в исполнение, но когда царевич обратился с просьбою к г. и., умоляя о забвении вины его и о милосердом его призрении, и е. в. предложил ему милость и благоволение, тогда неприлично достоинству его терпеть, чтобы царевич искал убежище в другой державе, имея способ воспользоваться выгодами, которые братья его получают с благодарностью и покорностью. Царевич и доселе продолжает обещание отправиться в Россию, но уже открыт обман его и сему нет другой причины, кроме тайной и в дружбе обеих держав нетерпимой переписки сердаря Эриванского, о прекращении коей просил я повеления вашего высочества и теперь то же покорнейше повторяю.

Простите мне, ваше высочество, удивление, с которым вижу я в письме вашем, что вы позволили царевичу жить под покровительством российской державы, если ему удастся остаться в службе оной. Я осмеливаюсь думать, что нет права давать позволение тому, кто не подданный и по происхождению своему быть им не может, а еще более когда он даже и не в пределах персидского государства».

Что касается до того, что в Гюлистанском трактате ничего не упомянуто о добровольно переходящих из одного государства в другое, то, говорил Ермолов, царевич под эти правила не подходит, так как старается возмутить горцев и нарушить спокойствие областей, принадлежащих России. «Без сомнения, неравнодушны были бы ваше высочество, – заметил Ермолов, – если бы я покровительствовал кого-нибудь, оспаривающего права ваши на владение некоторыми из областей, и всеконечно не дали бы тому другого истолкования, как поступку неприязненному». В заключение главнокомандующий заявил, что всякое покровительство, оказанное царевичу Александру со стороны Персии, будет принято за нарушение мира.

Отказ Ермолова пропустить царевича был для Мирза-Безюрга прекрасным предлогом, чтобы уклониться от возвращения в Россию пленных и беглых солдат. Безюрг говорил, что по Гюлистанскому трактату такие лица должны быть возвращены по истечении трех месяцев со дня подписания мирных условий, что с тех пор прошло почти четыре года, и все желающие возвращены, а остались лишь те, которые после нескольких опросов пожелали жить в Персии. Слова эти были чистейшею ложью, так как всем известно, что по случаю прибытия Ермолова, под видом усмирения бунтующих, был выслан из Тавриза батальон, составленный исключительно из русских солдат. Аббас-Мирза возлагал на этот батальон всю свою надежду, вверил ему свою особу и составил из него внутреннюю свою стражу. Понятно, что при таких условиях возвращение беглых было для наследника делом почти невозможным, и, чтобы удержать их у себя, приходилось прибегать к разным и даже насильственным мерам.

«Известно мне, – писал Алексей Петрович Безюргу ^[364], – все обстоятельства, и каким образом русские чиновники допущены были спросить беглых о желании их возвратиться. Известно, какой жестокий присмотр учрежден за беглыми, чтобы не имели они случая обнаружить желание свое и показать раскаяние. Прошу покорнейше не возражать мне на сие, ибо приведение доказательства с моей стороны не сделает честь, и я нахожу удовольствие не обнаруживать непристойных поступков. Уверен я, что великий государь персидский, справедливый и великодушный, с прискорбием примет жалобу мою, если она дойти до него может. Не менее знаю я и то, сколь неприятно будет его императорскому величеству, услышав справедливое мое о том донесение».

Мирза-Безюрг божился и клялся, что сведения, полученные послом относительно беглых, несправедливы.

«Рассказывайте то ребятам, – говорил Ермолов. – Неужели не вижу я, что столь же трудно вам произнести клятву, сколько для меня понюхать табаку. Неужели возможным почитаете вы скрыть злодейские и подлые поступки с русскими пленными? Не теперь ли еще удерживаете вы насильственно тех, которые желают возвратиться? Не заключаете разве их в темницы, боясь, чтобы не объявили они мне о своем желании? Не дерзайте произнести слова, ибо сегодня один из таких несчастных всполошил сторожей, бросившись с крыши к стоящему у обоза русскому караулу. Он в моих руках, и я, под присягою, снял с него показание, напечатаю ко всеобщему сведению о бесчестном вашем поведении. Если в первый раз в жизни вашей слышите человека, говорящего вам и о вас самую правду, и она неприятна, испытайте заставить меня замолчать. Нас здесь двести человек, среди столицы наследника и войск ваших. Прибавьте к ним еще сто батальонов, и я вас не более уважать буду. Предупредите вашего наследника, что, если во дворце, в числе телохранителей его, узнаю русского солдата, невзирая на его присутствие, я вырву его у вас». Каймакам растерялся, просил выслушать его оправдание, но объяснения не приводили ни к каким результатам, и Ермолов решился, оставив вопрос о беглых нерешенным, выехать из Тавриза. 19 сентября он имел прощальную аудиенцию у Аббас-Мирзы, причем посольство принято было со всеми знаками вежливости и внимания.