Лукреция с Воробьевых гор - читать онлайн книгу. Автор: Вера Ветковская cтр.№ 37

Мне снова стало обидно за Игоря. Разве могут быть стихи симпатичными? Стихи — либо чудо, либо пустой номер, среднего быть не может… Конечно, я знала, что существуют «средние» поэты, которые, правда, не считают себя таковыми, потому что тогда следует признать, что настоящая поэзия в их творениях и не ночевала, есть просто более-менее удачно зарифмованные конструкции… Нет, тайна поэзии равносильна тайне человеческой личности, и она никак не может быть «средней». Но всего этого я тогда не стала говорить Анне, которой разговор о поэзии вообще был неинтересен, а интересно было узнать, когда наконец Игорь, такой умный и великолепный, оставит меня для другой, более подходящей ему девушки. И тогда Ася самоотверженно принялась бы утешать меня, брошенную.

Почему мне вдруг припомнился этот давний разговор с Асей?.. Да потому, что на наш письменный стол вдруг начали накатывать волны Игоревых виршей; черновики с исчерканными четверостишиями буквально лезли мне на глаза, точно просились быть прочитанными, но я не осмеливалась без разрешения мужа поднести эти листки поближе к глазам, хотя, может, он рассчитывал именно на это… Дело в том, что я хорошо усвоила папин урок: отношения между людьми должны строиться исключительно на доверии, нельзя читать чужие письма, недопустимо подслушивать чужие разговоры и так далее. Взять без спросу со стола стихи Игоря — это было для меня все равно что подглядывать в замочную скважину… Для удовлетворения моего любопытства требовалась санкция автора. И наконец, когда количество стихов достигло критической массы, я решилась приступить к мужу с просьбой: нельзя ли мне прочитать его стихотворения?

— А ты не читала? — недоверчиво и даже как будто немного недовольно спросил Игорь.

— Как же я могу без разрешения…

Мне показалось, Игорь был разочарован.

Возможно, он уже ждал от меня похвалы, признания его поэтических достоинств, которые были для меня очевидны, но глупая деликатность до сих пор мешала мне заговорить об этом.

— Нет, что ты, — ответила я на немой вопрос в его глазах. — Я не имею права делать это без спросу…

Игорь пожал плечами с самым равнодушным видом.

— Да ради бога, — проговорил он. — Мне нечего скрывать… Вот только разберешь ли ты мой почерк…

— Почитай вслух, — попросила его я.

Игорь принялся задумчиво перебирать листки на столе.

— Ну что… вот хотя бы это… — проговорил он и стал читать.

Чтение стихов заворожило меня.

Игорь читал свои стихи нараспев, как часто читают поэты, глубоким и странным голосом, будто впал в медитацию, поводя перед собою рукой, точно плавно отсекал одну поэтическую идею от другой, с отрешенным выражением лица, — и я не столько вслушивалась в слова, сколько любовалась им. Поэтому, когда он закончил читать первое стихотворение, я вполне искренне выдохнула:

— Замечательно!

Ободренный моим восторгом, Игорь взял со стола еще один листок, потом другой, потом третий… На четвертом я ощутила что-то вроде пресыщения. Мне почудилось, что слух мой потихоньку отъединился от зрения и стал воспринимать слова отдельно от позы, ритма, движений Игоря, его вдохновенного лица… Я как будто стала узнавать произносимые им слова: ведь сама когда-то в юности писала стихи и цепляла эти же образы и сравнения с самой поверхности предмета или заимствовала их у других поэтов… На десятом стихотворении я почувствовала разочарование, а уже после пятнадцатого попросила у Игоря разрешения самой почитать то, что он написал.

Игорь не слишком охотно дал мне текст.

Именно с этого стихотворения Игорь начал свое чтение — оно называлось «Городским романсом». С голоса оно мне очень понравилось, но глаз оказался критичнее слуха — теперь я не видела в этих строках того колдовства, которое сообщал им голос мужа. Стихи оказались голы, пусты…

С опаской я взяла со стола еще один листок.

Игорь уже включил телевизор, как бы забыв о моем присутствии, но я чувствовала, что он искоса посматривает на меня, и боялась, что выражение моего лица не слишком обрадует его.

Отвернувшись, я аккуратно сложила листки в пачку…

Это было хуже, чем плохо. Это было никак. Из каждой строфы на меня таращилась пустота. Буквально каждое слово было как льдом схвачено скукой и равнодушием. Боже мой, дети пишут лучше! В их стихах, по крайней мере, проговаривается природа, сквозь ребяческое косноязычие нет-нет да и прорвется живое, непосредственное чувство, фантазия… А тут все было вторично, вяло… Как же так, подумалось мне, ведь Игорь знает, что такое настоящая поэзия, он обожает Иннокентия Анненского и Анну Ахматову! Неужели человек не может относиться критично к своему собственному творчеству?..

Я физически ощущала, что мой муж напрягся, ожидая от меня какой-то отчетливой реакции, но не могла произнести ни слова. А между тем понимала: если я сейчас же, немедленно не похвалю его, наши отношения изменятся в худшую сторону. Но продолжала молчать. Если бы Игорь не удержался от вопроса, как мне показались его стихи, я бы ни за что не смогла слукавить. Я бы призналась ему, что, по-моему, он напрасно тратит время, пытаясь высечь из этих сырых булыжников искру поэзии, — а таких слов Игорь не простил бы мне никогда.

Должна заметить, папины настоятельные советы никогда не читать чужие письма и прочее были восприняты с верою только мною, но не Люсей. Моей сестрице вообще деликатность такого рода была неведома, более того, она показалась бы Люсе проявлением непозволительной слабости. У Люсиного мужа Володи секретов от жены не было. Более того, он бы и не посмел их завести. Володя жил у Людмилы на виду, обязан был отчитываться ей в каждой истраченной копейке, в каждой минуте опоздания с работы домой, в телефонных разговорах с коллегами и так далее.

— За мужьями необходим бдительный контроль, — учила меня Люся. — Если немного ослабить хватку, считай, мужик для тебя потерян…

И она не понимала моих отношений с Игорем, не понимала того, что он все учится, учится и учится, как завещал Владимир Ильич, и что его учебе конца не видно.

— Ты теряешь время, — говорила она мне, — если сейчас не поставишь своего мужа на нужные тебе рельсы, дальше он уже поедет в тупик…

Я и сама это чувствовала, но не представляла, каким образом можно «поставить Игоря на рельсы».