Валентин Серов - читать онлайн книгу. Автор: Марк Копшицер cтр.№ 105

Вместе осматривали они загородные дворцы, и в одном из них, Монплезире, построенном архитектором Леблоном, которого Петр сманил у французского короля, Серову пришла в голову мысль написать Петра – здесь, в этом дворце, где Петр отдыхал, написать его вскочившим с постели, чтобы посмотреть в окно на хмурое небо и неспокойные волны залива, по которому плывут корабли.

Вместе с Бенуа рылся Серов в архивах Эрмитажа, перерисовал все предметы одежды и в нескольких ракурсах восковую маску Петра, выполненную Растрелли и случайно открытую теперь Бенуа.

Большой знаток всяческой старины, Бенуа отыскал для Серова записки камер-юнкера Берггольца, свидетельство современника об этой великой и страшной, такой богатой событиями и противоречиями эпохе.

Серов усердно посещал лекции Ключевского и был чрезвычайно высокого мнения об этом историке. В Школе живописи, куда Ключевский был приглашен по настоянию Серова, профессор чувствовал себя лучше и свободнее, чем в университете.

И Серов в своем взгляде на эпоху и на личность Петра I очень многое взял у Ключевского. Петр был полон противоречий, порой отвратительных: был груб, деспотичен, но искренен; он был способен на самую невероятную жестокость и на самое высокое благородство.

И в картине Серова Петр предстает одновременно жестоким царем и великим строителем. Он идет по набережной строящегося города; но города еще нет. Еще только корабли подвозят лес для свай и камень для домов. Еще на набережной, по которой идет царь, пасется корова, а набережная – это просто земляной вал. Но он уже видит этот свой будущий город: дворцы, сады, каналы, гранитные набережные и крепость. И это видение гонит его вперед. Он идет навстречу ветру, идет почти не сгибаясь, кажется даже не замечая ветра. А следом за ним спешат слуги и придворные, они еле поспевают за долговязым царем. Ветер (они-то его очень замечают) не дает им идти, они согнулись в три погибели, они почти бегут и все же отстают от Петра не столько из почтительности, сколько из-за этого самого ветра. Какой яркий и вместе с тем ненадуманный контраст!

Художественные критики того времени не все поняли картину Серова, как часто не понимали они многих его портретов современников. Раздавались голоса, обвинявшие Серова в утрировке, в шаржировании образа. Эти верхогляды привыкли к канонизированному, академически выхолощенному образу Петра. Но Серов недаром столько лет вживался в этот образ. Он поставил себе задачу воссоздать образ живого Петра и его эпоху. Он хотел сделать Петра таким, каким тот был в действительности, очистив его от всех напластований почтительности и восторга, от толстого слоя лака, которым покрыли живого Петра «благодарные потомки».

Приглашая Грабаря посмотреть оконченную уже картину, Серов такими словами передал ему свое понимание образа Петра: «Обидно, что его, этого человека, в котором не было ни на йоту слащавости, оперы всегда изображают каким-то оперным героем и красавцем. А он был страшный: длинный, на слабых тоненьких ножках и с такой маленькой по отношению ко всему туловищу головой, что больше должен был походить на какое-то чучело с плохо приставленной головой, чем на живого человека. В лице у него был постоянный тик, и он вечно „кроил рожи“: мигал, дергал ртом, водил носом и хлопал подбородком. При этом шагал огромными шагами, и все спутники принуждены были следовать за ним бегом. Воображаю, каким чудовищем казался этот человек иностранцам и как страшен был он тогдашним петербуржцам. Идет такое страшилище с беспрестанно дергающейся головой, увидит его рабочий и хлоп в ноги. А Петр его тут же на месте дубинкой по голове ошарашит: „Будешь знать, как поклонами заниматься вместо того, чтобы работать!“ У того и дух вон. Идет дальше, а другой рабочий, не будь дурак, смекнул, что не надо и виду подавать, будто царя признал, и не отрывается от работы. Петр прямо на него и той же дубинкой укладывает и этого на месте: „Будешь знать, как царя не признавать“. Какая уж тут опера! Страшный человек!»

Чрезвычайно высокого мнения о «Петре» был Чистяков. «А Серов? Какого дал Петра. Как никто! Это когда он идет город строить. Как ломовик прет. Ломовик когда идет, особенно если пьян, так он на пути все и вывернет. Фонарный столб свернет. Так и Петр: он ломовик! И Серов это понял, изобразил-то как верно! А над картиной смеялись. Помню: встретил его в коридоре, говорю: „Отлично, батенька!“ Он покраснел, обнял меня, поцеловались. В коридоре, в Академии».

Но, пожалуй, в «Петре I на постройке Петербурга» ^[82] Серов все-таки не передает во всей полноте образ Петра, здесь почти исключительно Петр-строитель и очень мало Петра-деспота, здесь тот Петр, которым так пылко восторгался в свое время Пушкин:

Серов понимал неполноту созданного им образа; в своей картине он был связан заказом. И в течение следующих четырех лет, до самой смерти Серов ищет наиболее полного выражения характера Петра I.

Прежде всего он продолжает начатого еще в 1903 году «Петра I в Монплезире». Первый вариант он сделал летом на даче и, показывая его Бенуа, говорил:

– Знаешь, он только что встал, не выспался, больной, лицо зеленое.

Эта картина и другая – «Кубок большого орла» – как бы две стороны одной медали: Петр – строитель, реформатор и Петр – деспот.

Вот он во вновь отстроенном загородном дворце в Петергофе; он, казалось бы, должен был отдыхать здесь, недаром же он создал здесь столько водных забав, а дворец назвал Монплезир: «Мое удовольствие». Но он не может отдыхать. Раннее утро, а уж он вскочил с постели и, едва успев натянуть шаровары и сунуть ноги в огромные свои башмаки, пересек неубранную комнату, подбежал к окну, растворил его и взглянул на море.

Вот оно, окно в Европу! Свершилось! Давно ли он мечтал о том, что флотилии будут плыть в эти воды… И вот они прибыли. Стоят на рейде суда русские и иноземные, суда, избороздившие моря и океаны, возившие пряности из Индии и чай с Цейлона, суда, которые видел он молодым царем, молодым работником в Голландии и Англии, сегодня стали на якорь в его морях, в российских водах.

Где уж тут до плезиров!..

Впрочем, нет. Он любит развлекаться. Делу – время, потехе – час. Но какие у него потехи! Европа открылась ему одним лишь боком.

«Кубок большого орла» – какая это дикая потеха, пожалуй, похуже, чем в юности с боярином, слетевшим с коня на царской охоте. «Кубок большого орла» – это огромнейший сосуд, который, наполненный вином, должен был осушить, на потеху и на страх всем, неудачник, опоздавший на царскую ассамблею.

И вот царь Петр, огромный человечище, самолично насильственным образом льет в глотку молодому дворянчику эту огромнейшую чару вина. Впрочем, не чару, конечно, а кубок. С чарами распрощайтесь, господа бояре, отныне велено чары называть кубками…