Валентин Серов - читать онлайн книгу. Автор: Марк Копшицер cтр.№ 33

Конец весны и начало лета Серов и Коровин провели в Костроме, писали «Христа». Серов, кроме того, написал еще два заказных портрета. Но все эти вещи получились неудачными. После окончания работы Коровин вернулся в Москву, а Серов поехал в Домотканово, где ждала его жена с новорожденной дочерью. Он рад был увидеться с ними и с Дервизами, отдохнуть немного от веселой и приятной, но все же утомительной обстановки мамонтовского дома. В Домотканове он работал мало, написал там один большой пейзаж «Ели», который, по свидетельству Грабаря, был высоко оценен Левитаном. Написал он там еще три вещицы: пейзаж «Дорога в Домотканове» и портреты Владимира Дмитриевича и Нади. Все они были оставлены в подарок гостеприимным хозяевам.

Осенью Серов вернулся в Москву, на этот раз уже с семьей, и продолжал работать в доме Мамонтовых, где зимой 1890/91 года ему позировал другой прибывший в Москву итальянский певец – Таманьо, тот самый Таманьо, который так восхитил Серова в Венеции, выступая в роли Отелло.

Да, теперь уже не те времена, когда Серову чуть ли не из милости позировали Д’Андраде и Ван Занд.

А Таманьо – певец побольше, чем они. Свидетельство этому – слова Шаляпина: «Таманьо – это исключительный, я бы сказал – вековой голос. Такие певцы родятся в сто лет один раз. Высокого роста, стройный, он был настолько же красивый артист, насколько исключительный певец. Дикция его была безупречна, я не встречал второго певца, который бы произносил все слова роли своей так отчетливо и точно, как умел делать это Таманьо».

Портрет Таманьо получился лучше даже, чем Мазини. И для дальнейшего творчества Серова он имел огромное значение. В нем впервые, может быть случайно, наметился штрих, который впоследствии станет одним из главных приемов Серова-портретиста: подчеркнутость жеста. У Таманьо нарочито гордо вздернутая голова – жест, как бы подчеркивающий характер человека, привыкшего к успеху, к обожанию, привыкшего смотреть поверх голов.

Серов сам – во все годы своей жизни – высоко ценил этот портрет, за год до смерти послал его на выставку в Рим вместе с самыми последними своими портретами. Интересовался: что думают о нем другие. Спрашивал у Коровина: «Ты чувствуешь, что у этого человека золотое горло?»

Этой же зимой Серов написал портрет П. П. Кончаловского, не очень удачный, во всяком случае по сравнению с другими его работами.

Работавший рядом Врубель окончил наконец своего «Сидящего Демона». Когда Врубель начал работать у Мамонтова, его искусство все еще мало кто понимал. Многочисленные гости мамонтовского дома только пожимали плечами, глядя на эту странную живопись, непонятную композицию, тем более что Врубель действительно не рассчитал и голова Демона не поместилась на холсте, пришлось перетягивать холст, дописывать. Но пока шла работа, посетители привыкли и к странностям врубелевского характера, и к врубелевской живописи и полюбили и его самого, и его «Демона».

Весной 1891 года Серов и Коровин поехали на этюды во Владимирскую губернию. Без всякого плана переезжали с места на место, жили в маленьких провинциальных городках, в деревнях, поселялись в крестьянских избах и вели натуральное хозяйство: сами ловили рыбу, сами варили уху. Старались перещеголять друг друга в кулинарии, готовили еду по очереди, тщательно скрывая друг от друга кулинарные рецепты. Серов был признан непревзойденным мастером по части ухи, зато Коровин первенствовал в рыбной ловле – здесь его не всякий специалист мог превзойти, рыбная ловля была его страстью.

Коровин написал за время поездки множество этюдов, он работал и в дождь, и в вёдро. Серов работал медленно, Коровин все никак не мог привыкнуть к этому.

– Поглядишь на тебя – прямо мировые проблемы решаешь, – пожимал он плечами.

Вечерами, после работы и еды, обсуждали сделанное за день, и здесь Коровин по-настоящему оценил требовательность и доброжелательность серовской критики. После этого в течение всей жизни он неизменно показывал Серову свои работы, намечаемые на выставки. И стоило Серову сказать: «Знаешь, Костя, я бы этого не выставлял», как Коровин тотчас же прятал картину подальше. Разумеется, советы были всегда взаимными, и Серов так же высоко ценил мнение Коровина, как Коровин – Серова.

Серовских работ периода этой поездки сохранилось мало. Самый значительный – «Пейзаж с церковью»: окраина городка, выжженная солнцем земля, все пустынно и скучно – настоящая провинциальная Россия.

А когда вернулись в Москву, оказалось, что Мамонтовы на зиму опять уезжают в Италию, уезжают теперь уже без Дрюши, виновника прежних поездок. Дрюша умер. Болезненный, утонченный, он не щадил себя и, уехав в Киев, весь отдался работе. Это подкосило его. Он угас. Первое огромное горе постигло семью Мамонтовых. Дрюша словно вбирал в себя все лучшее, все духовное, что отличало его родителей. Его все любили. Елизавета Григорьевна была безутешна. Девочки, Веруша и Шуринька, бесконечно вспоминали его и плакали.

Мамонтовы решили уехать из Москвы, сначала в Киев, посмотреть работы Дрюши во Владимирском соборе, а потом – в Италию. С ними уезжал Врубель.

Значит, дому на Садово-Спасской на зиму предстояло быть закрытым, и Серову с Коровиным пришлось подыскивать мастерскую. Достаточно большой, вроде кабинета Саввы Ивановича, найти, разумеется, не удалось, и они сняли в Пименовском переулке две мастерские неподалеку друг от друга. О коровинской мастерской рассказывали анекдоты. По беспечности своего характера Коровин снял комнату, которая не отапливалась, и зимой там было так холодно, что, по его собственным словам, за ночь одеяло примерзало к телу. Под полом жил мышонок, он выходил в определенные часы из своей норки и кормился из рук веселого художника. В мастерской редко кто наводил порядок, всюду валялись этюды, палитры, кисти, тюбики с красками.

Именно здесь, в этой богемной обстановке, столь свойственной характеру Коровина, написал Серов портрет своего друга. Коровин был неисправимым оптимистом. Как-то, незадолго до его смерти, его спросили:

– Какой день в своей жизни вы считаете лучшим?

Коровин, не задумываясь, ответил:

– Сегодняшний.

Коровин был тогда уже стар, он жил в Париже, в эмиграции, страшно бедствовал и жестоко страдал от ностальгии, мог расплакаться на выставке, увидев на картине «родные русские березки», но он ни на секунду не сомневался, что лучший день в жизни – тот, который он переживает сейчас – дышит воздухом, глядит на разнообразие красок вокруг, слышит голоса людей и пение птиц.

А как мог Коровин заражать своим оптимизмом!

П. П. Кончаловский рассказывает, что, придя однажды к Коровину, он застал его и Серова во дворе. Художники, оставив портрет, вышли из ледяной комнаты порезвиться: они стреляли из коровинского «монтекристо» по крысам, которые во множестве водились в том доме и, не подозревая опасности, то и дело пробегали по двору. Друзья были веселы и беспечны. И печать этой беспечности, этого довольства жизнью легла на портрет Коровина. Право же, невозможно лучше передать характер такого человека, чем это сделал Серов.

Портрет Коровина «обстановочный», так же как написанный двумя годами ранее портрет отца. Серов был очень настойчив: когда у него что-нибудь не получалось, он упрямо делал то же самое в другой раз и, учтя ошибки прошлого, добивался необходимого ему результата.