Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра - читать онлайн книгу. Автор: Теодор Далримпл cтр.№ 34

В каком-то смысле было даже удивительно, что заключенные не были еще хуже, чем они были. Оптимист (я не отношусь к их числу) мог бы счесть это доказательством того, что человек в основе своей не является дурным, что его делает таким общество. Да, их детство часто было наполнено сознательной жестокостью (и глупостью), превосходящей всякое понимание. И эта жестокость часто приносила удовольствие тому, кто ее совершал.

Как-то раз один арестант, которого несколько раз сажали за кражу со взломом, явился ко мне и спросил: может быть, то, что он постоянно прибегает к таким деяниям, как-то связано с его детством?

—Абсолютно никак не связано,— отрезал я. Вообще я никогда не поощрял заключенных в их стремлении приписывать свои преступные действия непосредственно своему детству, как если бы один бильярдный шар (их детство) толкал другой шар (их самих).

Мой ответ явно сбил его с толку.

—Почему ж я тогда это делаю?— спросил он.

—Потому что вы ленивы и глупы — и хотите даром заполучить вещи, которые не желаете заработать.

Можно было бы ожидать, что он рассердится. Вовсе нет: он рассмеялся. Думаю, мои демонстративно прямые ответы стали для него почти облегчением, как если бы ему больше не нужно было играть назначенную роль. Не так-то легко никогда не выходить из роли — по крайней мере пока она не станет второй натурой и вы больше не будете воспринимать ее как роль.

Когда стало понятно, что ему не надо вести передо мной актерскую игру, оказалось, что с ним вполне можно откровенно поговорить о его детстве: хоть оно и не заставило его вламываться в чужие дома и утаскивать оттуда ценные вещи (подобно тому, как низкая температура заставляет воду замерзнуть), оно его по-настоящему расстраивало уже во взрослые годы.

Конечно, следовало с осторожностью выбирать тех, с кем можно общаться подобным образом — «без дураков».

Некоторые узники оказывались столь хорошо защищенными от натиска истины (как выражаются психотерапевты), что они бы взорвались, если бы с ними заговорили таким манером. Требовалось особое искусство, чтобы распознать их заранее.

Еще один взломщик пришел ко мне вскоре после того, как его приговорили к очередной отсидке. Он всячески изображал гнев.

—Мне от тюрьмы никакого проку,— заявил он.— Тюрьма мне без надобности. Мне другое нужно, а никакая не тюрьма.

—Что же вам нужно?— спросил я.

—Помощь мне нужна, вот чего,— ответил он.

—Помощь в чем?

—Чтоб мне помогли больше не красть.

—Не уверен, что такая помощь бывает,— заметил я.

—Мне от тюрьмы никакого проку,— снова объявил он.

—А вот мне есть от нее прок,— сообщил я.

—Это в каком таком смысле?— спросил он с озадаченным видом.

—Видите ли, как домовладелец я знаю: пока вы за решеткой, в мой дом вы не залезете.

Он расхохотался, и его гнев (или мнимый гнев) как рукой сняло.

На самом деле мой ответ (что его заключение мне на пользу) можно было бы интерпретировать и по-другому.

Хотя на этом месте я получал не так уж много (по сравнению с тем, сколько я мог бы получать где-то еще: в итоге я выслужил пенсию вдвое меньше, чем мог бы), мне все-таки платили. И мой подопечный вряд ли забрался бы именно в мой дом, окажись он на свободе: типичный взломщик залезает в дома, которые находятся очень близко от его собственного и которые очень на него похожи. Часто (я бы даже сказал — почти всегда) забывают: если большинство преступников бедны, то подавляющее большинство их жертв тоже бедны. А поскольку класс жертв (если пользоваться биологической аналогией) куда многочисленнее, чем класс преступников (каждый преступник совершает много правонарушений в год — если брать в среднем), снисходительность к преступникам не равнозначна мягкости по отношению к беднякам.

В тюрьме мне доводилось не раз видеть «этичных» взломщиков — или тех, кто себя таковым считал. Первый такой взломщик, встреченный мной в стенах тюрьмы, объявил, что залезает только в дома богачей и забирает лишь всякий антиквариат.

—Они могут себе это позволить,— уверял он.— Это все застраховано. Они могут это заменить.

—Но, может быть, они привязались к тем вещам, которые у них есть,— заметил я.— Бывают фамильные ценности, которые вызывают сентиментальные чувства.

О страданиях, вызванных нарушением неприкосновенности жилища, я говорить не стал. Но «этичный» взломщик ни в какую не желал со мной соглашаться. Он упорно считал: если у вас достаточно денег, чтобы заменить утраченную вещь, значит, вы не можете по ней особенно тосковать.

Я обнаружил, что он сам с годами стал любить и ценить антиквариат. В ходе «работы» его вкус постепенно совершенствовался — вероятно, как у всякого торговца антиквариатом. Свою квартиру он обставил особенно приглянувшимися ему «приобретениями», так что она обрела вид не совсем обычный для того района, где он жил.

—Рискну предположить, что ваша подружка все это продаст, пока вы здесь сидите,— заметил я. Он нахмурился; было видно, что «этичный» взломщик взбешен.

—Пусть только попробует,— процедил он.

—А что такого?— спросил я.— Вы же их можете заменить другими.

—Я ей, суке, все ноги переломаю!

Еще один «этичный» взломщик поведал мне, что никогда не станет воровать у пожилой дамы или у ребенка. Если он знал, что кто-то из жильцов дома принадлежит к этим категориям, он никогда туда не залезал. Разумеется, это требовало от него предварительной разведки и планирования, а ведь большинство краж со взломом совершаются просто при удобном случае. Открытое окошко притягивает взломщика, как магнит притягивает железные опилки. Если мой подопечный случайно допускал ошибку, то есть в доме, куда он забирался, все-таки обнаруживались старушка или дитя, он тут же ретировался, ничего с собой не прихватив: прямо-таки рыцарская любезность взломщика-профессионала.

Конечно же, не все мои знакомые взломщики оказывались рыцарями, вовсе нет. Один (прежде я принимал его в своей клинике, находящейся в больнице по соседству) с ранних лет пристрастился к нюханию клея. Правда, будучи «не под клеем», он был человеком довольно приятным, хотя все равно так и норовил стянуть все, что плохо лежит. Однажды он стащил с моего стола диктофон, и я вызвал больничную охрану (я еще помню те времена, когда нельзя было и представить, чтобы больница нуждалась в отделе безопасности или чем-то таком), а охрана, в свою очередь, вызвала полицию.

Через несколько дней я получил по почте стандартное письмо с вопросом, не желаю ли я воспользоваться «мерами по поддержке жертв», словно я был настолько психологически хрупок, что утрата диктофона вследствие кражи совершенно вывела меня из равновесия. В ответном письме я поблагодарил полицию за проявленную заботу, но отметил, что я не был так уж глубоко привязан к данному устройству (которое к тому же принадлежало больнице, а не мне).