Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - читать онлайн книгу. Автор: Эдвин Бивен cтр.№ 119

Этим послам поручили в первую очередь посетить пергамский двор и узнать, как настроен Эвмен. Антиох, действительно, делал все от него зависящее, добиваясь, чтобы державы Малой Азии единым фронтом противостояли римской агрессии. Он мог рассчитывать на вифинского царя Прусия, который был врагом Пергама и союзником Филиппа до того, как тот потерпел поражение. АриаратаIV, царя Каппадокии, Антиох попытался привязать к себе так же, как и Птолемея,– у него были еще дочери на выданье.

В последний раз мы слышали про каппадокийский двор, когда Антиох Гиеракс нашел убежище при царе Ариамне около 230г. до н.э. С тех пор это царство продолжало свое спокойное существование вдали от мирской суеты. Ариамн, славившийся своими теплыми отношениями с родственниками, скончался после спокойного, примерно сорокалетнего царствования; это, видимо, было во время визита Гиеракса. Его сын АриаратIII уже считался царем при жизни отца, потом царствовал один. Селевкидская царевна Стратоника, дочь Антиоха Теоса, была женой именно этого Ариарата и, следовательно, тетей АнтиохаIII. Царствование АриаратаIII, как и правление его отца, покрыто туманом. Только его монеты говорят об эллинском влиянии при каппадокийском дворе. Там изображен не восточный царь с бородой и в короне, а обычный эллинский царь, чисто выбритый, с короткими волосами и в простой диадеме. На обороте этой монеты варварскую богиню Каппадокии заменила классическая Афина, скопированная с монет Лисимаха. Вспомним, что уже при Ариамне на монетах вместо арамейских надписей появились греческие. АриаратIII умер около 220г., и сын, который ему наследовал – АриаратIV,– в то время был совсем маленьким ребенком ^[1184]. Он унаследовал семейные черты – это был простой и сердечный человек, насколько мы можем судить по тому малому, что до нас дошло. Он первый из династии, у кого появилось прозвище – Евсевий, то есть Благочестивый ^[1185]. В один роковой день он сам получил в жены дочь Великого Царя – Антиохиду. Конечно, Ариарат не был подходящим супругом для одной из этих тигриц-царевен, которых продолжала порождать древняя македонская кровь ^[1186].

У Антиоха была еще и третья дочь, и с ее помощью он надеялся когда-нибудь преодолеть враждебность Эвмена и сделать Пергам своим союзником наряду с другими азиатскими дворами. Вместе с ее рукой он предложил вернуть города, которые когда-то повиновались Пергаму, и обещал какие-то неопределенные услуги в будущем ^[1187]. Однако Эвмен был достаточно хитер, чтобы отказаться от этого блестящего подкупа. Политикой его дома было вступать в союз с более дальней державой против ближней, и все войны, в которых Аттал сражался бок о бок с римлянами, заставили пергамский двор объективно оценить силу и упорство римской республики. Так что теперь, когда их старые союзники – этолийцы – перешли на другую сторону, Пергам продолжал упорно держаться союза с римлянами, поскольку это была самая здравая идея ^[1188].

В 192г. до н.э. Сульпиций и его коллеги добрались до Элеи, пристани Пергама, и оттуда отправились в столицу. Они обнаружили, что Эвмен активно выступает за войну: он понимал, что рано или поздно между Пергамом и селевкидской державой произойдет решающее столкновение, и ухватился за шанс вступить в это сражение бок о бок с римлянами. Он считал, что это возможность не только обезопасить себя, но и увеличить свои владения, вернуть земли в Малой Азии, которые его отец удерживал на какое-то мгновение во время конфликтов по поводу селевкидской царевны. Теперь он использовал все свое влияние – как с другой стороны Ганнибал,– чтобы навязать войну ^[1189].

В этой ситуации Ганнибал действительно был элементом, который вызвал больше всего тревог в Риме. Не было другого человека, который внушал бы душам римлян такое же чувство неугасимого отвращения и ужаса. Никто никогда не мог забыть ощущения, возникшего в те дни, когда карфагенянин подошел так близко к тому, чтобы захватить их алтари и дома. Только недостаток ресурсов, которые были в его распоряжении, спас республику от Ганнибала, и теперь его гений объединился с ресурсами Востока (которые считали сказочными). Вскоре после того, как римские послы отбыли в Азию, эмиссары олигархической партии в Карфагене принесли в Рим сообщение о предпринятых Ганнибалом активных действиях, о том, что он намеревается вторгнуться в Италию, о заигрываниях Аристона с народной фракцией в Карфагене. Тот факт, что Аристон был жителем Тира, а не гражданином Карфагена, спас ему жизнь, поскольку Тир вполне мог отомстить за насилие по отношению к своему гражданину, подвергнув репрессиям карфагенских купцов; однако в результате подозрений карфагенского правительства Аристона вынудили покинуть город. Перед тем как удалиться, он сделал все возможное, чтобы скомпрометировать олигархов перед Римом: они старались выйти из этой неловкой ситуации, сообщив о всех своих подозрениях римскому сенату ^[1190].

Согласно Непоту, в 193г. до н.э., на четвертом году своего изгнания, Ганнибал лично попытался поднять Карфаген, высадившись с пятью кораблями на побережье Киренаики. Именно в этот момент его великий план кампании был принят Антиохом, и это была роль, которую должен был сыграть Ганнибал. Он призвал своего брата Магона присоединиться к нему. Магон явился. Однако карфагенские власти не изменили своего мнения: они приговорили Магона к изгнанию точно так же, как и Ганнибала. Стало очевидно, что эта попытка провалилась, и Ганнибал вернулся к Антиоху ^[1191].

Римские послы, со своей стороны, делали все, что могли, чтобы подорвать позиции Ганнибала при селевкидском дворе. Они знали, что его слабое место – ревность и подозрения монарха, который принял его на службу, и не преминули воспользоваться этим. В тот момент Ганнибал находился в Эфесе, вдали от царя, который все еще сражался среди писидийских холмов, и когда послы поняли, что момент благоприятный, то Виллий поспешил в Эфес (глава посольства, Сульпиций, был слишком болен, чтобы уехать из Пергама). Там римлянин затянул Ганнибала, насколько это было возможно, в дружескую беседу и, всячески демонстрируя свою щедрость, старался возбудить в душе Антиоха подозрение в том, что его великий союзник ведет двойную игру ^[1192].