Нетаньяху. Отчет о второстепенном и в конечном счете неважном событии из жизни очень известной семьи - читать онлайн книгу. Автор: Джошуа Коэн cтр.№ 39

—Какой стыд… проделать такую работу, привезти этого великого человека на кампус и выяснить, что я перепутал его фамилию. Все это время я говорил его фамилию неправильно. И себе, и администрации. Даже студентам. Слава богу, вы произнесли ее и я не успел выставить себя ослом.

—Ему наверняка не привыкать,— ответил я.— К тому, что все произносят ее неправильно.

Нетаньяху посмотрел на меня, поднял брови. С его дубленки на пол капала вода.

—Повторите еще раз, пожалуйста,— попросил доктор Хагглс.

Я повторил.

Он придвинулся ближе.

—Еще раз.

Я повторил еще раз.

Он придвинулся еще ближе.

—И еще раз, чтобы уж я запомнил?

Я исполнил просьбу, и Нетаньяху это услышал.

Он вскинул голову и выкрикнул: «Здесь!»

Раздались смешки.

—По меткому замечанию доктора Блума, меня зовут доктор Бен-Цион Нетаньяху и я преподаю историю, не библеистику. Но, насколько я понимаю, здесь, в Корбине, преподавание библеистики входит в обязанности гисторика. Мне хотелось бы думать, что от меня ожидают этих дополнительных действий, поскольку я обладаю особыми познаниями или навыками, вроде того, как штатного преподавателя ботаники, если он так же хорошо подает, как Коуфакс, или отбивает, как Гринберг ^[93], попросили бы тренировать бейсбольную команду «Вороны Корбина». Но правда в том, что я не обладаю особыми познаниями в библеистике; моя экзегеза тяготеет к эйзегезе ^[94], и в моей традиции учить Библии означает учить малых детей, обычно этим занимается последний неженатый сын второразрядного раввина из захолустья. Я пытаюсь убедить себя в том, что занятие это почетное, хоть и тяжелое, утомительное и, сказать по правде, неблагодарное. Кстати, именно это обычно и говорят людям, дабы убедить их взяться за сложную, важную, но плохо оплачиваемую работу наподобие уборки мусора или участия в войне: им говорят, что это почетно.

Он примолк, и радиатор отопления, гремевший во все продолжение его речи, забулькал.

—Вот я и подумал: как лучше провести это пробное занятие? Если бы кто-то из вас, кроме вот сестры, был католиком, мы могли бы устроить старомодный богословский диспут и в завершение убить проигравшего. Впрочем, история учит — опять же, история, мой предмет,— что, какие бы аргументы я ни привел, проигравшим останусь я сам, значит, меня и убьют, это очень помешало бы мне прочесть вечернюю лекцию, а она, уверяю вас, будет увлекательной, и следующий за нею прием роскошным… Вам там меня слышно, доктор Блум?

—Да,— ответил я и добавил, сглотнув мокроту,— громко и четко.

Нетаньяху кивнул.

—Большинство, если не все из вас, выросли с верою в истинность Библии — до такой степени, что решили изучать ее в колледже, однако то, как ее обычно преподают в колледже — особенно такие гисторики, как я,— практически всегда подрывает веру, ставя под сомнение достоверность Библии. Мне кажется, это несправедливо, как вы думаете, сестра?

—Да, профессор?— запинаясь, выговорила она.— Боюсь, я… будьте добры, повторите вопрос.

—Я спрашивал, считаете ли вы справедливым, что, изучая веру, вы тем самым ее теряете?

—Не знаю… а разве обязательно ее терять? Разве все ее теряют?

—Или вы просто рискуете? Или испытываете ее? Ответьте ей… вот вы, молодой человек, который, судя по виду, трудится на ферме… конюх со скобками на зубах, в подтяжках, вы-вы… как думаете, если мы подвергаем веру внимательному изучению, значит ли это, что мы тем самым неизбежно ее подрываем?

—Для кого-то так и есть, сэр.

—А для вас?

—Я верю, что Библия — Слово Божие, сэр.

—Почему? Каким образом? Потому что Бог так сказал?

—Потому что Бог так сказал.

—Бог сказал это лично вам?

—Не мне. Бог сказал это кому-то.

—Вот. Замечательно. Бог сказал это кому-то. А этот кто-то сказал еще кому-то, а тот еще кому-то. Едва Слово исходит из Божьих уст, у него появляется история бытования. Бог сказал Моисею, тот сказал Иисусу Навину, тот сказал старцам, те сказали пророкам, а те — членам великого собрания, синедриона. Так передавалось слово. Иначе говоря, слова Бога были записаны в Торе — вы называете ее Библией, или Священным Писанием, или Ветхим Заветом, он предшествует вашему Новому Завету в книгах, которые вы кладете в ящики прикроватных тумбочек ваших гостиниц. Тору толкуют в Мишне. Мишну комментируют в Гемаре. Вместе Гемара и Мишна составляют Талмуд. Вы следите за моей мыслью? Вы понимаете, о чем я вам рассказываю,— то, о чем мне рассказывал мой отец, а ему его отец? Когда слово Бога входит в историю, возникает непрерывная линия его передачи.

Нетаньяху взглянул в окно, студенты вытянули головы в том направлении, силясь высмотреть какие-то явления в начинающейся метели.

—С этой точки зрения,— продолжал Нетаньяху,— история представляется чем-то, во что можно верить, и эта вера вас не разочарует. Не надо ждать откровения, не надо ждать чуда. По сравнению с религией эта дисциплина кажется надежной. История не дает обещаний, не заключает заветов с человеком, разве что объясняет, как нечто оттуда попало сюда. К нам, в настоящее. В переднюю часть аудитории, где находится преподаватель. Однако должен сообщить вам печальную новость: история не всегда надежна. И евреи, чья жизнь заключалась в передаче слова Бога от поколения к поколению, от религии к религии, знают это лучше, чем кто-либо. Потому что они жили под властью иноземных правителей. Их история в христианских землях — история христианская, их история в мусульманских землях — история мусульманская, написанная неевреями под покровительством тиранов, которые требовали, чтобы им льстили — или как минимум изображали их главными персонажами. Именно евреи первыми осознали невозможность истины, которую разделяли бы все народы. Евреи первыми осознали, что возможна лишь истина, которую разделяют правящие круги — группа, подгруппа или семья, облеченная властью. Универсальная истина если и существует, то разве что в Библии, поскольку ее претензии на авторитетность и божественное происхождение требовали сохранить ее в точности. Осознание этого привело к тому, что в еврейской культуре обозначилось четкое различие между сохранением и истолкованием, представляющее собой духовное проявление травмы, вызванной фанатичным стремлением к точности. После того как Библию препоручили иным религиям, евреи заинтересовались истолкованием. В истолковании, по сути, заключалась их единственная свобода. И эта способность к истолкованию позволяла им оставаться за рамками истории, существовать в мифе: он разъяснял и моральные принципы, и нормы нравственности, структурировал календарь и жизнь общины. То, что евреи предпочитали историю назидательную, эстетическую истории точно задокументированной, было прямым следствием положения диаспоры, при котором евреев высылали, притесняли, лишали их права на самоуправление. Разве важны подробности в изгнании, где неевреи творили историю, с которой евреям приходилось смиряться? Кому какое дело до фактов, если порождаете их не вы? Что толку записывать названия и координаты каждого города, откуда вас прогнали взашей, и точную дату каждой гибели и напасти? Если речь заходит о составлении хроники еврейской жизни, какая разница между Римом, Грецией, Вавилоном? Разве не все они в конечном счете вариации рабства египетского и не все их правители, по сути, воплощения фараона? Библию систематически связывали с настоящим, тем самым отменяя историю: чем чаще повторялись эти сюжеты — еженедельный шабат, ежегодные праздники,— тем больше прошлое проникало в настоящее, так что в конце концов прошлое с настоящим, по сути, разрушились и каждый следующий год осмыслялся как идентичный предыдущему, а все его события считались современными. Такое крушение времени сообщило определенный мессианский характер и повседневной жизни отдельных евреев, и коллективной духовной жизни еврейского народа. Иными словами, посредством истолкований эти хранители слова Божья сохранили себя. Возьмите, к примеру, историческое царство Сион: после уничтожения оно превратилось в миф, в диаспоре стало сюжетом, поэтическим тропом, на протяжении тысячелетий царившим в воображении евреев. Мир полон реальных событий, реальных вещей, которые были разрушены и утрачены, и теперь о них помнят лишь, что они существовали в письменной истории. Но о Сионе вспоминали не как о письменной истории, а как об истории толкования, поэтому он сумел вновь воплотиться в действительности — с основанием современного государства Израиль. Возникновение Израиля претворило поэзию в практику. Впервые в истории человечества такое стало возможным: сюжет воплотился в реальность, стал реальным государством с реальной армией, реальными системами жизнеобеспечения, реальными международными договорами и реальными торговыми соглашениями, реальными цепочками снабжения и реальной системой канализации. И теперь, когда Израиль существует, дни библейских историй окончены и начинается истинная история моего народа, а если некий «еврейский вопрос» ^[95] и остается без ответа, то только один: сможет ли и захочет ли мой народ отличать одно от другого.