Heartstream. Поток эмоций - читать онлайн книгу. Автор: Том Поллок cтр.№ 55

Выражение лица Джой полно сочувствия.

—Хорошо, дорогая,— сказала она мягко, но разрешила сцедить лишь немного в маленькую пластиковую бутылку, а затем забрала молокоотсос, как я ни просила.

В последующие дни я клятвенно заявляла, что мне снова нужно сцедиться, что моя грудь все еще болит, что — мне казалось, я здорово схитрила, и она наверняка отнесется к этому серьезно!— у меня может развиться инфекция. Джой терпеливо осмотрела грудь на предмет покраснения и припухлости и дала мне пару вкладышей с охлаждающим гелем, чтобы я положила их в свой бюстгальтер.

—Хорошо, дорогая,— мягко сказала она. Но все равно забрала молокоотсос.

Поначалу я сама сцеживала остальное, склонившись над раковиной в своей маленькой ванной и издавая тихие хрипы боли, когда пальцы касались кожи. Но шли дни, и она тебя не приносила. Мне вернули одежду, которую я носила до родов. Она была постирана и выглажена, но моего телефона в ней не было, а старый черный аппарат рядом с кроватью молчал. Когда я попыталась позвонить Эви и спросить, где моя семья, я услышала лишь девушку-администратора, которая сказала мне ярким, ясным голосом, что исходящие звонки от пациентов в первый месяц их пребывания в клинике противоречат рекомендациям по лечению.

Я сидела, смотрела в окно на сад, ела, когда Джой приносила еду, сцеживалась, когда Джой приносила молокоотсос, пыталась вспомнить твое лицо, когда ты смотрела на меня, листала журналы, которые мне приносили, не видя, что в них написано, то и дело поддавалась удушающим рыданиям, а грудная клетка разрывалась от пустоты в руках. Примерно через неделю начал приходить Бен. Он настаивал, чтобы я звала его Беном, а не доктором Смитом. На нем был все тот же свитер сV-образным вырезом и ромбовидным узором, в котором он встречал меня той ночью, когда я попала сюда,— как будто он просто заскочил в клинику с поля для гольфа,— но под его глазами были глубокие темные полумесяцы.

—Проблемы со сном, Бен?— спросила я.Он моргнул, снял очки и почистил их платком, который вытащил из кармана, и напомнил мне тем самым о маленькой красной тряпочке, которую я дала тебе, и вдруг мне захотелось расплакаться, или убить его, или, может быть, все сразу.

—Почему ты спрашиваешь?— сказал он в конце концов.— Тебе не спалось?

—Моего ребенка похитили, так что нет, мне не до сна. А у тебя какая причина?

Когда он ответил, его холодный тон напоминал щит:

—Похоже, ты зациклена на идее «своего ребенка».

Я молча уставилась на него.

—Удивительно,— сказала я, в самом деле ошеломленная.

—Что именно?

—Это самая глупая фраза, которую я слышала в своей жизни. Конечно, я зациклена на своем ребенке: она мой ребенок.

Снова снял очки, снова протирает. Интересно, может быть, это у него нервный тик?

—Для твоего выздоровления очень важно начать отпускать идею «своего ребенка». Я понимаю, это сложно, но мы здесь, чтобы помочь тебе.

—Для твоего выздоровления очень важно начать отпускать идею «своего дыхания»,— я презрительно подражаю антисептической мягкости его тона.— Я понимаю, это сложно, но мы здесь, чтобы помочь тебе.

—Кэтрин…

—Серьезно, док. О чем ты? Она — мой ребенок. Эви сказала, что принесет ее повидаться. Ты был свидетелем. Почему она не приходит? Она даже не звонила, почему она не звонила?

Еще один вздох.

—Нет, она не звонила. Кэтрин, у тебя ужасная травма. Потеря дома, мамы, это сломит любого. И пропавший отец… В таких случаях, как твой, пациент нередко создает идею о другом родственнике, чтобы чувствовать, что поддерживающая его семья не полностью разрушена…

—Ты пытаешься сказать мне, что мой ребенок — галлюцинация?

—Я пытаюсь…

—Да пошел ты.

Я залезла рукой в бюстгальтер, чтобы достать ватную прокладку, прижатую к соску, и бросила в него. Прокладка пролежала там пару часов и хорошо пропиталась, поэтому, шлепнувшись о его щеку, она издала удовлетворительный хлюпающий звук.

—Значит, молоко в моих сиськах тоже галлюцинация?

Он отлепил прокладку от кожи. Он выглядел смертельно бледным. Как будто произносимые им слова ужасали его сильнее, чем меня.

—Кэтрин, я знаю, сейчас тебе сложно. Сразу не получится, но со временем мы приведем тебя к тому, что ты сможешь принять правду. Это были чрезвычайно трудные, преждевременные роды, и лучший акушер вЛондоне сделал все возможное, но в итоге оказался бессилен.

Пока он говорил, я почувствовала, как сжалось горло. Я покачала головой, пытаясь что-то сказать, но у меня не было слов.

—Ребенок погиб во время родов. Это несправедливо и непросто, но так получилось. Мы поможем тебе принять это, я обещаю.

И — мне стыдно признаться — всего на кратчайший миг, на крошечную щепотку времени я задумалась, не говорит ли он правду. Затем в памяти вспышкой промелькнуло, как ты смотрела на меня, как твои глаза блуждали по моему лицу, словно ты запоминала каждую пору и ресницу. Я твоя мать. Моя преданность — самое меньшее, что я должна тебе.

—Нет. Не поможете,— сказала я.— Я обещаю.

Первое время у нас с ним были ежедневные занятия. Я не могла избежать их. Если я волочила ноги, то Джой буквально несла меня на себе, не жалуясь и не критикуя, со своей обычной спокойной улыбкой. Но они не могли заставить меня говорить, и я молчала. Я сказала бы что-нибудь, если бы он признался, что держал меня в плену подальше от тебя, но он продолжал настаивать на том, что ты мертва, что я выдумала тебя и, если коротко, сошла с ума. Это — больше, чем замки на дверях или сильная спина Джой,— по его ощущениям, дало ему власть надо мной. Уступив, он лишился бы ее.

Поэтому каждое утро, каждое утро в десять часов я приходила к нему в кабинет и молча сидела в одном и том же обитом чинцем кресле, слушая, как часы на камине отсчитывают фрагменты совместной жизни.

Время текло странно. Я начала следить за днями с помощью отметок: сначала на бумаге, которую они потом забрали, затем на мыле в ванной и, наконец, ногтем на тыльной стороне запястья. Но когда недели начали растягиваться в месяцы, стало слишком больно. Не физически — я знала, что упускаю вехи: примерно в эти дни твое зрение станет лучше, твой мир станет четким, сейчас ты уже можешь сесть, сегодня ты можешь в первый раз попробовать обычную еду. Я измеряла свою собственную жизнь твоей, той, по которой скучала, и не могла справиться с этим. И я перестала следить.

Не знаю, как долго я находилась там, но в результате я встретила одного человека, который в конце концов окольными путями привел меня к тебе. Был яркий весенний день, и я гуляла по саду. Это был красивый сад с широкими газонами и высокими деревьями, плотно растущими в середине (ни одно из них не росло у стен, конечно). В столовой говорили, что с приходом лета густые кусты почти скрывают стены высотой в пятнадцать футов и кажется, будто ты в парке.