Смена - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Павлова cтр.№ 38

Выигранного в ту ночь оказалось так много, что наших с Люсей рук на пакеты не хватило, и его, выигранное, пришлось везти в невесть откуда взявшейся старой детской коляске. Ее колеса звонко хлюпали при встрече с дождевой лужей, а содержимое короба красноречиво позвякивало. Люся, по праву считавшая себя главным выгодополучателем, катила коляску с пивными бутылками, по десятому кругу объясняя мне, что теперь-то Костян про нее все понял, что так не бывает, что у нее никогда до этого не получался стрит, что это все знак судьбы и происки Вселенной. Что, мол, теперь-то точно сбудется.

Да, моментами Люся была восхитительной дурой. Но ее никак, никак нельзя было не любить.

Я сильно заблуждалась, полагая, что после покерной битвы, риска потерять музыкальное оборудование и извержения экскрементов на нас успело обрушиться все уготованное мирозданием. Мы прожили лишь пару спокойных дней, а в середине третьей недели «Чайка» массово траванулась. Десять угодивших в лазарет парней оказались нехилой нагрузкой для фельдшера Серго, богомолом скакавшего от одной койки к другой – к стонущим, блюющим, температурящим.

В медпункте Кубышка устроила очную ставку самых главных, по ее мнению, подозреваемых: меня как недоглядевшей, Серго в качестве профилактики и Антона как потенциального отравителя.

Серго, красный и злющий, коршуном набросился на Антона с требованием «пояснить за жрачку». На что тот спокойно возразил:

–Жрачку ты сам себе готовить будешь, а у меня еда.

–Тогда какого хера у меня с нее детей несет?

–Ага, из двухсот детей несет только десятерых. Это ты у них аллергию упустил, а теперь орешь!

На лбу Серго замерцала толстая вена: он в этой битве явно проигрывал. Так бывает – сразу видно, кто в споре глыба. Глыбой был Антон. Они еще долго препирались, но Кубышка быстро потеряла к ним интерес, смекнув, что виноватых надо искать не среди нас, а среди пострадавших. Опыт, сын ошибок трудных, Кубышку не подвел. Жорик раскололся первым.

Трепыхавшийся на койке с энергией выброшенной на берег рыбы, он очень боялся умереть, а потому, вцепившись в руку Серго, без конца спрашивал его: «Я выживу?» Кубышка гаркнула на него и сказала, что выжить не получится, если Жорик не расскажет нам правды. Потом для большей убедительности склонилась к нему и грозно спросила: «Ты, в конце концов, член коллектива или нет?»

Оказалось, что еще в начале смены парни из нашего отряда сперли жмых от компота, спрятали его на крыше и оставили бродить. А после немедленно выпили.

–Смотрите-ка, почти целую осилили.– Оглядывая вытащенную из рюкзака Жорика бутылку, Антон присвистнул. Понюхал горлышко и резко поморщился от ударивших в нос спиртяжных паров.

–А у нас еще одна осталась!– радостно объявил Федя-Кекс, перед тем как содержимое его желудка отправилось наверх по пищеводу – в пятый уже за день раз.

Кубышка приказала доставить пойло в медпункт и вылить его на глазах у негодяев. Подумала, видимо, что страданиям физическим не хватает страданий моральных. Антон обратился к Серго: «Метнешься кабанчиком?» Ухмылка злобная-злобная. Серго не подумал отвечать, слава богу. Даже до взгляда в его сторону не снизошел. За Антона в тот момент мне, как ни странно, сделалось стыдно. Как бывает за близкого друга, мужа, парня.

Он за ней все-таки пошел сам. А вернувшись, вручил мне со словами: «Хочешь? Лонгдринк, как ты любишь»– и засмеялся, страшно довольный собой.

Не получив должной реакции с моей стороны, Антон прицепился к Серго. Налил мутное пойло в граненый стакан и протянул со словами: «Ну че, братюнь, давай. Как говорится, чтоб хер стоял и деньги были». От этой вульгарщины стало смешно и радостно, но я быстро одернула себя. И подумала с сожалением: скажи такое Вадик, я, без сомнений, обдала бы его волной презрения.

Я поймала взгляд Серго – нехороший, решительный. Спустя секунду тот выхватил бутылку из рук Антона, рявкнув: «Дай сюда!» (рявкнув, правда, когда бутылка уже и так была в его руках). Содержимое, сулившее изготовителям новые ощущения, нет, не выливалось – выходило с трудом: словно не хотело наружу. Серго тряс рукой остервенело, бормоча что-то про сукиных детей, но как будто не про тех, что лежали сейчас в изоляторе. Не про тех.

–Эх, какую рецептуру уничтожили,– разочарованно протянул Жорик.

–Кто это придумал-то?– спросила я – не ради наказания, а из чистого интереса.

–Да у меня ж батя брагу делает,– объяснил Жорик.

Воистину like father like son.

Рецепт браги Жорикиного папы с микрофлорой Жорикиного кишечника так и не подружился. Когда все вышли, он подозвал меня и тихо-тихо, на ушко сказал: «Виолет Виктна, я обкакался», а потом заплакал, совершенно по-детски. Будто он совсем не тот Жорик, что посылал меня за «Беломором», харкал на свежевыметенный асфальт и надевал на Ваню помойное ведро. Было в этом что-то трогательное и, несмотря на поднимавшийся над кроватью Жорика запах, умильное.

Вечером, после мучительно долгого дня, полного разнообразной детской органики, мы с Серго наконец выдохнули. Синхронно как-то выдохнули. А потом за сигаретой – первой за день – разболтались.

Так я узнала, что в «Чайке» Серго не раз был еще подростком: здесь когда-то работала врачом его бабушка, к которой родители ссылали ребенка из пыльного Тбилиси на пару месяцев лета. Еще я узнала, что Серго мечтал стать детским онкологом. И стал им, но после года в отделении не выдержал. Он не умел отстраняться, совсем: болел неистово за каждого, выдирал из лап смерти, ругался с Богом. А потом ходил в церковь и молил: «Ну дай ты пожить ему, ну дай». Серго, так и не сумевший нарастить панцирь здорового цинизма, ненавидел себя за неумение сохранять голос разума. И про церковь не рассказывал никому. Думал, засмеют. Список с именами детей в его телефоне закрепился намертво – новые все приходили и приходили, а ушедших, которых сожрала болезнь, он не стирал. Они все были его, его. Он с ними не расставался.

Через год Серго понял, что сходит с ума. Смалодушничал и шагнул в сторону комфорта. А с ним – покоя и стабильных хлебов. Переквалифицировался в пластического хирурга. В стране, где женщины рождаются с характерной горбинкой на носу, ремесло было востребованным.

Отец Серго выбора сына не одобрил. Говорил: «Жопосисьник». Нет, не отрекся. Просто перестал уважать. Сам он, будучи преданным делу – а работал он, сколько себя помнил, всегда за рулем,– не понимал, как можно отказаться от предназначения. Насчет своего отец Серго не сомневался: будто родившийся с баранкой в руке, он знал наизусть все тропы и дороги Грузии. Мцхета – Сигнахи – Казбеги – Сванетия. Умел не столкнуться с лихачом, обгонявшим на встречке по три фуры в слепых поворотах, увлечь капризную туристку рассказанной в сотый раз байкой про реку Арагви и отвезти в лавку с лучшими в Грузии хачапури лодочкой. Не менеджер, не торгаш. Водитель. Он этим и вправду гордился.

Отец был прав, на тысячу процентов прав, Серго и сам это знал. Но признаться в этом было невыносимо. Поэтому он так и продолжал с сентября по май изменять замысел Господа: отрезал, ушивал, сглаживал, накачивал. Будто в отместку за то, что в свое время не был услышан. Серго жил сыто и безбедно, хоть и очень несчастливо. Но так жить, аккумулируя блага материальные, присоединяя один день к другому, ему быстро надоело. Нужно, нужно было как-то унять чувство вины. Он и придумал как – продолжив дело бабки. Попросился в лагерь детства простецким фельдшером и, конечно, был принят с охотой. Получилось двадцать семь триста в месяц плюс отдельная комната, питание и какое-никакое оправдание предательства дела жизни. Ну и море из окна по утрам.