Вечера в древности - читать онлайн книгу. Автор: Норман Мейлер cтр.№ 117

«Четырнадцать лет. Это были долгие годы».

«И в то время там уже были золотые копи?»

«Да, были».

Наш Фараон сказал Мененхетету: «Я буду слушать то, что ты скажешь. Потому что разве возможно, чтобы ты жил где бы то ни было и не увидел того, чего не удается заметить другим? К тому же золото никогда не лишено интереса».

Мененхетет отвесил забавный поклон, и при свете светлячков я вдруг заметил все, что сияло золотом, — плоский нагрудный воротник моего отца, золотую змею на голове матери, золотые браслеты Мененхетета, а заодно вспомнил и золото в домах всех вельмож, у которых мы бывали. Думаю, именно тогда я услыхал точно слабый крик, далекий отголосок того труда, которым добывается этот чудесный металл, и я увидел, как Фараон понимающе кивнул, словно и Он услышал эти стоны, и они были частью удивительной ценности золота.

Будто смачивая память о старой пыли, мой прадед провел языком по губам. «Твои желания, — сказал он неохотно, — источник моей мудрости».

«Замечание, достойное Визиря», — сказал Птахнемхотеп.

Теперь Мененхетет отпил глоток пива. «Надо сказать, — начал он, — никогда за четыре жизни мое горло не страдало так жестоко. Если и была в гористых пустынях Нубии напасть хуже, чем все остальные, так это песок на языке. Помню, что мои мучения начались во время того двадцатичетырехдневного перехода через пустыню. Для моего отряда не нашлось людей лучше, чем взвод пленных, нескольких моих подчиненных-воинов и двух проводников, которые, казалось, живы лишь горстью зерна в день, они пили немного воды и с трудом испражнялись раз в неделю. Они молились на рассвете и когда смеркалось. Ближе к пороку они не приближались. Да, хорошие же из них получились бы воины. Эти проводники были нужны мне потому, что в палящем зное нашего похода, несомненно превосходившем все, что я когда-либо испытал в Египте или на войне, пустыня была исполнена опасностей, и я видел в воздухе многих Богов и злых духов и знал, что Осирис сопровождает меня, поскольку я услыхал Его голос, сказавший, что после смерти мне не придется долго идти к Стране Мертвых, так как я уже пересек пустыню. Я уверен, что даже видел Его. (Хотя кто знает, что виделось в этих долинах, когда огромные горы камней дрожали перед глазами, как трепещет дерево, охваченное огнем.)

Наконец мы прибыли в Эшураниб. Я увидел отвесную скалу с каменными хижинами у ее подножия, но около тех копей не было ни ручья, ни оазиса. Перед нами были лишь два огромных кувшина из мягкого камня — для хранения нашей воды. Мы могли пить каждую каплю дождя, что падала из глаз Нут, когда Она оплакивала Геба, но даже эта вода, дававшая жизнь нашим глоткам, должна была использоваться прежде всего для обработки руды. Так что жажда наша не исчезала, и мы жили с ней, как с болезнью, на протяжении всей работы. Обычно мы рыли проходы в кварцевой породе скал, разводили огонь у их входа — будто Эшураниб сам по себе не был пеклом, — а затем дети наших рабочих ползли вперед, в трещины, образовавшиеся в камне, и вытаскивали оттуда отколовшуюся от скалы руду, которую затем мы перемалывали на гранитном колесе. Когда камни оказывались слишком большими и не крошились, их поднимали с помощью кожаной веревки толщиной с мою руку, а затем бросали на большой плоский валун. Помню, что кожаная веревка постоянно рвалась. Поэтому проклятья и избиения никогда не прекращались. Точно так же, как и звук льющейся воды. Она текла из каменных кувшинов в наклонные каменные желоба и промывала руду. Потом, когда взвесь оседала, мы немного пили, а затем переливали оставшуюся воду обратно в хранилища. Когда я вспоминаю Эшураниб, я все еще могу ощутить вкус той воды». Поскольку мой прадед снова умолк, Птахнемхотеп сказал: «Продолжай, Мне это необычайно интересно».

«У нас были, — сказал Мененхетет, — сотни рабочих, в основном египтян. Некоторых сослали туда из Мемфиса и Фив за преступления, которых они уже не помнили. Они очень скоро тупели от жары и слепли в копях от режущей глаза пыли. Однако там рождались дети, и я видел нескольких из тех, кто дожил в том месте до взрослого возраста. Но говорили они на какой-то неописуемой смеси языков, поскольку воины, охранявшие этих преступников, были дикие сирийцы с огромными бородами, эфиопы с раскрашенными шрамами и светлокожие негры из Пунта с изогнутыми египетскими носами. Их языки перемешались до такой степени, что в конце концов я перестал понимать значение хотя бы одного произносимого ими звука, но тем не менее я был командиром этого сброда».

«Зачем, — спросил наш Фараон, — в Эшуранибе понадобился колесничий?»

«Говорили, что в Правление Царя Аменхотепа Второго, когда они начали копать, туда назначили троих. Относительно того, какую службу несли в те времена эти колесничие, я знаю не больше, чем о том, зачем там нужен был я. Вскоре я и двое других колесничих стали испытывать такую скуку, что занялись перевозкой руды на нагруженных горным кварцем телегах от рудника до каменных столов, на которых ее промывали. Затем на меня напала такая тоска, что я попробовал усовершенствовать способы разбивки крупных кварцевых камней. Как я уже говорил, кожаная веревка постоянно рвалась, и я трудился, навязывая на ней узлы, пока не изобрел один, который держал лучше других, не перерезая ее, подобно ножу. Потекли тяжелые годы. То был самый долгий срок в моей жизни, когда я не научился ничему, кроме того, что открыл тайну скуки, когда ты постигаешь, что рядом с тобой нет никаких Богов — ни добрых, ни злых.

Но и даже тогда, когда я предавался унынию, куски руды падали на камень, и наша золотая река высвобождалась из-под земли — камешек за камешком. То была лихорадка. — Мененхетет вздохнул. — Все равно, — сказал он нам, — поиск поддерживал в сердце какой-то живой огонь, хоть это золото никогда нам и не принадлежало. И все же то было жестокое испытание. Никакая пытка не может быть хуже той, когда за годы человек не узнает почти ничего нового после нескольких лет, в которые научился многому».

«И ты ничему не научился?» — спросил Птахнемхотеп. Мой прадед молчал.

Теперь я увидел, сколь проницателен наш Фараон. Он сказал: «Возможно ли это? У меня такое чувство, будто ты оставляешь свое знание при себе».

«К рассказанному Тебе, — ответил мой прадед, — я мог бы добавить немногое».

«И все же Я склонен полагать, что из этого немногого можно вынести для себя не меньше, чем из всего, что ты рассказал нам этой ночью».

В голосе моего прадеда прозвучало восхищение. Я не мог припомнить, чтобы уже замечал в его голосе этот оттенок. «Ты слышишь то, что я сохранял под своими мыслями, — сказал он, глядя в глаза Фараону. — Да, Ты проследил их путь до этого места. Я не собирался рассказывать, но Ты проникаешь в мои мысли столь властно, что это Твое желание равносильно приказу. Должен признаться также, что там действительно было кое-что, научившее меня многому. Дело в том, что в этих золотых копях я нашел заключенного, передавшего мне секрет более ценный, чем любой другой из тех, которыми я владею. — Здесь он замолчал, как будто уже сказал слишком много, и, не желая продолжать, должен поэтому сделать это быстро. — Этот заключенный был всего-навсего бедным евреем, сосланным туда за преступление, совершенное его единоверцами. И все же он заинтересовал меня в тот же момент, как я его увидел, поскольку он был похож на того хетта, что вступил в единоборство с Усермаатра в Битве при Кадеше. Как и у того воина, у него были разные глаза. Казалось, что один из них глядит во вчерашний день, а другой может узреть завтрашний. Имя его было Нефеш-Бешер, что на языке его народа означало Дух Плоти. Поэтому я стал называть его добрым египетским именем Ухуас. В конце концов, он родился в нашей Восточной пустыне, неподалеку от Тумилата, и поэтому истинное значение его имени могло соответствовать нашему Духу Плоти точно так же, как и еврейскому. Должен сказать, что он частенько слышал это, поскольку я уделял ему так много внимания, словно он действительно был тем хеттом. Похожие люди похожи. Их создают соответственно одному и тому же соглашению Богов. — Мененхетет снова кивнул. — Да, я многим обязан тому человеку.