Слепота - читать онлайн книгу. Автор: Жозе Сарамаго cтр.№ 26

Вот как обстоят дела на воле, завершил свой рассказ старик с черной повязкой, и это еще при том, что я всего не знаю, а говорю о том лишь, что видел собственными глазами, тут он осекся и поправился: Хочу сказать, не глазами, а глазом, потому что он у меня был один, а теперь ни одного, ну, то есть один есть, да толку от него никакого. Я вас все хочу спросить, почему не вставите себе искусственный, а носите повязку. Объясните, пожалуйста, на кой мне сдался стеклянный глаз. Ну, как-то это принято, смотрится красивей, и потом гораздо гигиеничней, вынул, вымыл, вставил, вроде как зубной протез. Да уж, представляете, какая была бы красота, если бы все, кто потерял не только зрение, а и глаза тоже, вставили себе по паре стеклянных, сильно бы они им пригодились. Едва ли. Поскольку все мы слепы, а к тому вроде все идет, то до красоты ли тут, а насчет гигиены, извините, вот вы мне скажите, как доктор, ну какая тут может быть гигиена. Вероятно, только в мире слепых все становится таким, как оно есть на самом деле, ответил на это доктор. А люди, спросила девушка в темных очках. И люди тоже, никто ведь их не увидит. Вот что мне в голову пришло, молвил старик с черной повязкой на глазу, давайте-ка для препровождения времени сыграем в одну игру. Как же играть, когда не видишь чем, возразила жена первого слепца. Ну, это не совсем игра, а просто пусть каждый из нас подробно расскажет, что он видел в тот миг, когда ослеп. Неудобно может получиться, усомнился кто-то. Кто не захочет играть, посидит в сторонке, а остальные расскажут, только как было, выдумывать ничего не надо. Вот вы и начните, сказал доктор. Ладно, могу и я начать, сказал старик с черной повязкой на глазу, я ослеп, когда хотел понять, что там с моим отсутствующим глазом. То есть. Да очень просто, почувствовал как бы жжение в пустой глазнице, словно она воспалилась, снял повязку, чтобы понять, что там такое, и в этот миг ослеп. Это прямо какая-то притча, произнес тут неизвестно чей голос, притча про глаз, отказавшийся признать свое отсутствие. А я, сказал доктор, рылся в книгах, искал в медицинской литературе что-нибудь как раз по этому поводу, и последнее, что видел, были мои руки на странице. А я, сказала жена доктора, видела салон санитарного фургона, куда подсаживала мужа. А у меня так получилось, я уж доктору рассказывал, подъезжаю к перекрестку, как раз красный, и люди пошли через дорогу, вот тут я и ослеп, и тот малый, которого потом застрелили, отвез меня домой, и лица его я уже, ясное дело, не увидел. А я, сказала жена первого слепца, дома сидела, плакала и только поднесла к глазам платок, как в тот же миг и ослепла. А я, сказала регистраторша, вошла в лифт, протянула руку кнопку нажать и вдруг перестала что-либо видеть, представляете, до чего перепугалась, одна, в закрытой кабине, не знаю, вверх ехать или вниз, на что нажать, чтобы двери открылись. Нет, сказал аптекарь, со мной все проще было, я уже слышал, что люди слепнут, подумал, как это будет, если и я тоже, закрыл глаза, захотел попробовать, на что это похоже, а когда открыл, уже ничего не видел. И это похоже на притчу, вновь отозвался неведомый голос, захочешь ослепнуть — ослепнешь. Воцарилось молчание. Кое-кто из слепцов вернулся на свое место, что, кстати, далось им совсем нелегко, потому что они, хоть и знали, кто где лежит, найти свою койку могли, только произведя отсчет от одной или от другой стены, от первого номера к окну, от двадцатого к дверям, и только так удостовериться, что добрались куда надо. Когда стихло их монотонное, как молитва, бормотание, девушка в темных очках рассказала о том, что случилось с ней: Я была в номере отеля, ну, с мужчиной, и замолчала, стесняясь рассказать, чем она с ним занималась и отчего все вокруг внезапно стало белым, но старик с черной повязкой на глазу пришел ей на выручку, спросив: И все вокруг внезапно стало белым. Да, ответила она. Может быть, ваша слепота не такая, как у нас у всех, молвил старик. Оставалась теперь только горничная. Я постель стелила в номере, там до этого кто-то ослеп, сняла простыню, взяла ее, как обычно, за два угла, растянула и только собралась соединить руки, как перестала видеть, помню еще, что все-таки сумела потихоньку сложить простыню, и прибавила неизвестно зачем, словно это имело какое-то особое значение: Это нижняя была. Ну, что же, все рассказали, кто что видел последним, спросил старик с черной повязкой. Если больше никого, давайте тогда я расскажу, произнес неизвестный голос. Если даже кто и остался, он расскажет в свой черед, говорите. Последнее, что я видел, была картина. Картину, уточнил старик, а где. В музее, я в музей пошел, ну и вот, на картине, значит, поле, вороны на нем, кипарисы, и солнце, причем впечатление такое, будто оно состоит из кусочков других солнц. По описанию, скорей всего, голландец. Да, очень возможно, и там еще пес был, и он, бедняга, вроде бы наполовину уже провалился в яму. А-а, тогда это один испанец, до него никто так не писал собак, а уж после тем более никто не решался. Весьма вероятно, и еще там был воз сена, лошади везут его по берегу реки. Слева еще домик, да. Да. Стало быть, это английский живописец. Не исключено, однако маловероятно, потому что была там еще и женщина с младенцем на руках. Младенцев на руках у матери чаще всего и видишь на картинах. В самом деле, я и сам замечал. Я только вот чего не пойму, как это на одном холсте уместилось столько разных картин разных художников. И еще какие-то люди за столом. В мировой живописи такое множество обедов, застолий, ужинов, что по одной этой примете не определишь, что за люди. Тринадцать человек, все мужчины. А, это облегчает дело, продолжайте. И еще какая-то обнаженная белокурая женщина в раковине, а раковина плывет по морю, а вокруг цветы, цветы. Итальянец, ясное дело. И еще битва. Это как в случае с младенцами на руках у матерей и с трапезами, так не узнать. Убитые, раненые. Это естественно, все младенцы рано или поздно умирают, да и солдаты тоже. И испуганный конь. Глаза будто вот-вот выскочат из орбит, да. Точно. Да, за конями подобное водится, а какие еще картины были на той картине. Не успел рассмотреть, я ослеп, чуть только увидел этого коня. Страх ослепляет, заметила девушка в темных очках. Верные ваши слова, мы уже были слепыми в тот миг, когда ослепли, страх нас ослепил, страх не дает нам прозреть. Кто это сейчас говорил, спросил доктор. Слепой, был ответ, всего лишь слепой, других тут нет. Тогда осведомился старик с черной повязкой: Сколько потребуется слепых, чтобы создать слепоту. Никто не смог ответить ему. Девушка в темных очках попросила включить радио, может быть, новости передают. Передавать их начали немного погодя, а пока послушали немного музыку. Через какое-то время появились в дверях палаты несколько слепцов, и один сказал: Жаль, гитару с собой не прихватил. Новости были не очень-то обнадеживающие, по неподтвержденным пока сведениям, планируется создание правительства национального единства и спасения.

Когда слепцов было наперечет, хватало обмена двумя-тремя словами, чтобы незнакомые стали товарищами по несчастью, и еще тремя-четырьмя — чтобы простить друг другу все промахи и ошибки, иногда весьма серьезные, и если прощение это выйдет неполным, подожди несколько дней и поймешь тогда, какая, в сущности и вообще-то говоря, чепуха томила прежде души несчастных, поймешь и будешь снова и снова убеждаться в этом всякий раз, как плоть потребует срочно и безотлагательно удовлетворить те надобности, которые принято называть естественными. Несмотря на это и на то, что безупречное воспитание встречается крайне редко и что, как ни старайся, не всегда возможно соблюсти должные приличия, отдадим должное тем слепцам первого призыва, кто оказался способен с достоинством нести крест сугубо скатологической природы человека. Однако теперь, когда заняты все двести сорок кроватей, да еще и не всем хватило, так что сколько-то слепых спит на полу, самое богатое, живое и даже разнузданное воображение не подыщет сравнений, эпитетов и метафор, чтобы должным образом описать вопиющее, напоказ выставленное свинство, воцарившееся в стенах бывшей психушки. И дело даже не только в том, что уборные в кратчайшие сроки уподобились тем нестерпимо зловонным пещерам в преисподней, в которых, надо полагать, удовлетворяют свои естественные потребности обреченные на вечное проклятие грешники, но еще и в том, что, благодаря бесцеремонной простоте нравов одних или острейшей нужде других, в места общего пользования, иначе называемые отхожими, стремительно превратились коридоры и всякое прочее межпалатное пространство, причем если сначала в этом качестве использовали их лишь изредка, от случая, извините, к случаю, то затем это вошло в обычай, и не сказать, чтоб добрый, ну а как вошло в обычай, сделалось не до приличий. И те, кто не заботился о стыдливости или подгоняемый спешной надобностью отдать долг природе, думали, наверно, так: А-а, ничего, нестрашно, все равно никто не видит, и далеко не ходили. Когда же в туалеты стало в полном смысле слова не зайти, отправлялись слепцы на задний двор и оправлялись там. Черезчур деликатные по натуре или по воспитанию целый божий день терпели и сдерживались, ожидая ночи, причем понималось под нею время, когда большая часть обитателей палат засыпала, и лишь тогда, держась за живот или скрещивая ноги, шли искать проплешинку чистой земли, если таковую вообще можно было найти на сплошном и постоянно обновляемом ковре экскрементов, непрестанно месимых, с места на места носимых бесчисленными подошвами, тем более что поиски эти сопряжены с опасностью заблудиться на просторе заднего двора, где нет иных ориентиров, кроме редких и чахлых деревьев, сумевших пережить естествоиспытательский зуд прежних, безумных обитателей клиники, да маленьких, почти уже сровнявшихся с землей холмиков над могилами погибших. Раз в день, вернее, к концу дня, с неизменностью будильника, заведенного на одно и то же время, голос из громкоговорителя повторял предписания и запреты, настоятельно доказывал преимущества использования моющих и чистящих средств, напоминал, что в каждой палате имеется телефон, чтобы сообщить, что, мол, запас их истощается, хотя нужны были на самом деле всего лишь пожарный шланг, чтобы мощной струей смыть все дерьмо, бригада сантехников, чтобы привести в порядок смыв и слив, ну и еще вода, вода в изобилии, чтобы уносила в канализацию все, что нужно, вернее, не нужно, и, наконец, хорошо бы нам еще пару глаз, самых обыкновенных, но только зрячих, да руку, чтоб вела нас и направляла, да голос, который скажет: Сюда. Если не вмешаться, они очень быстро станут просто скотами, да не просто скотами, а слепыми. Нет, не тот неведомо чей голос, который рассказывал о картинах и образах мира, произнес эти слова, их, может быть, в ином порядке расставив, однажды глубокой ночью выговорила жена доктора, лежа рядом с ним. Надо как-то противостоять этому ужасу, не выдержу больше, не могу притворяться, будто не вижу. Подумай о последствиях, вероятней всего, тебя захотят превратить в рабыню, во всеобщую прислугу, будешь ходить за всеми, а они будут требовать, чтобы ты их кормила, мыла, укладывала и поднимала, водила оттуда сюда и отсюда туда, чтоб вытирала им сопли и осушала им слезы, а они будут будить тебя посреди ночи и ругать, если замешкаешься. А ты хочешь, чтобы я по-прежнему смотрела на все это скотство и свинство, смотрела, видела и сидела сложа руки. Ты и так делаешь очень много. Да что там я делаю, если главная моя забота — как бы кто не заметил, что я зрячая. Не боишься, что тебя возненавидят, от слепоты мы лучше не делаемся. Но и хуже тоже. Мы стремительно идем по этой дорожке, достаточно лишь вспомнить, что творится, когда надо раздавать еду. Но ведь о том и речь, зрячий человек должен взять на себя распределение продуктов, чтобы всем хватило и каждому доставалось поровну, тогда прекратятся эти свары, эти ссоры, от которых можно спятить, ты ведь не знаешь, что это такое, когда дерутся двое слепцов. Драка — всегда в той или иной степени форма слепоты. Нет, здесь все по-другому. Делай, как считаешь нужным, как тебе кажется лучше, только помни, что все мы здесь — слепцы, просто слепцы, без красивых слов, без сострадания, нет больше колоритного и ласкового мира забавных и милых слепышат, пришло царствие жестоких, неумолимых и суровых слепцов. Если бы ты видел то, что вынуждена видеть я, то захотел бы ослепнуть. Верю, но в этом нет необходимости, я и так слеп. Прости, мой милый, но если бы ты только знал. А я и знаю, знаю, я всю жизнь заглядывал людям в глаза, а ведь это единственная часть тела, где, быть может, еще пребывает душа, и если их тоже не станет, то. Завтра я объявлю, что вижу. Дай бог, чтобы ты в этом не раскаялась. Завтра всем скажу, потом помолчала и добавила: Если только сама не войду наконец в этот мир.