Плексус - читать онлайн книгу. Автор: Генри Миллер cтр.№ 49

- Если честно, - отвечал я, - мне плевать, кто станет конгрессменом от нашего округа или от любого другого округа. Это ни малейшего значения не имеет. Не имеет значения даже, кто будет президентом. Это все чушь. Страна живет сама по себе, и эти говнюки ею не управляют.

Тони с глубоким неодобрением покачал головой.

- Генри, ты заблуждаешься, - сказал он. - Ты говоришь сейчас, как отпетый анархист. - С этими словами мы и расстались. Чтобы не встретиться еще несколько лет.

А мой старик все не уставал курить фимиам доблестям Тони. Я, конечно, знал, что таким образом он пытается разжечь во мне честолюбие. Естественно, покончив с Тони Мореллой, он спросит, как продвигаются дела с этим моим писательским бизнесом: продал ли я уже что-нибудь и все прочее? А после того как я скажу, что пока что ничего важного в этой сфере не произошло, мать подарит мне один из своих печальных взглядов искоса, словно жалея меня за то, что пошел я не по той, что нужно, дорожке, а потом еще вслух добавит, что я всегда был самым умным мальчиком в Школе, что были у меня все возможности, а я все-таки кончил тем, что намерен сделать большую глупость - хочу стать писателем.

- Если бы ты хоть писал в такую газету, как «Сатердэй ивнинг пост»! - Или, чтобы представить мое положение еще более нелепым: - Может, одну из твоих историй возьмет «Беседа»? (Все, что я писал, она называла историями, хоть я и объяснял ей раз двадцать или больше, что не пишу «историй». - Ладно, можешь называть их как хочешь, - таким было ее последнее слово.)

Расставаясь, я всегда говорил матери:

- Ты уверена, что в доме не осталось ни одной из моих старых вещей?

Ответ всегда звучал одинаково:

- Забудь о них! - Последнюю парфянскую стрелу она посылала мне вдогонку на улице, стоя у калитки и прощаясь со мной: - Лучше бы ты все-таки бросил свое писательство и нашел работу! Моложе ведь, сынок, никто не становится. И, прежде чем прославиться, ты можешь стать стариком.

Я уходил, полный раскаяния: этим вечером мне не удалось приободрить моих стариков. На пути к станции надземки я проходил мимо старого дома Тони Мореллы. Его старик по-прежнему держал сапожную мастерскую, фасадом выходившую на улицу. Карьера Тони началась с этой лачуги, где его вырастили родители. Сам домишко за прошедшие поколения не изменился ничуть. Менялся только Тони, он развивался в унисон со временем. Но я интуитивно знал, что он до сих пор разговаривает с родителями только по-итальянски, что, встречаясь с отцом, до сих пор горячо целует его и что он помогает старикам, выкраивая для них из своего скромного жалованья. В этом доме царила иная атмосфера! Как, должно быть, радуются родители, наблюдая, как Тони прокладывает себе дорогу в большой мир! Из произносимых им важных речей они, конечно, не понимают ни слова. Но они знают, что говорит он вещи правильные. И все, что он делает, выглядит в их глазах правильным. Он ведь и в самом деле хороший сын. И если он когда-нибудь взойдет на вершину, из него получится чертовски хороший президент.

Проигрывая все это в уме, я вспомнил, как мать обычно говорила отцу, какой радостью и гордостью Тони был для своих родителей. А я был занозой в мозгу у своих. Не приносил им ничего, кроме неприятностей. Хотя как знать? В один прекрасный момент все может преобразиться. Одним-единственным ударом я, может быть, переменю все. И я пока еще могу доказать, что не совсем безнадежен. Но когда? И как?

Как-то солнечным днем в самом начале весны, слоняясь по городу, мы обнаружили, что стоим на Второй авеню. Афера с «натюрмортами» дышала на ладан, и ничего стоящего в обозримом будущем не предвиделось. Попробовали закинуть удочки в Ист-Сайде, но безрезультатно. Одурев от палящего солнца, мы судорожно соображали, где бы раздобыть глоток чего-нибудь прохладительного, не имея при себе ни цента. Проходя мимо кондитерской, где призывно журчал фонтанчик с содовой, мы, не сговариваясь, решили зайти, попить, а потом, прикинувшись простачками, сделать вид, что потеряли деньги.

Хозяин кондитерской, приветливый еврей, сам вышел нам навстречу. По его виду можно было подумать, будто он решил, что мы свалились с луны. Мы тянули время, попивая принесенные напитки и всячески втягивая его в разговор, чтобы смягчить предстоящее ему неприятное известие. Он казался польщенным нашим вниманием. Решив, что подходящий момент настал, я начал рыться в кармане в поисках мелочи и, разумеется, ничего там не найдя; попросил Мону достать сумку: дескать, оставил деньги дома. Поиск повторился с тем же неуспехом. Я спросил у хозяина, невозмутимо взиравшего на это представление, не будет ли он возражать, если мы занесем деньги чуть позже, благо живем по соседству. Его великодушие было беспредельным. Он попросту предложил нам забыть об этом долге. Затем вежливо поинтересовался, где именно мы поселились. К нашему удивлению, выяснилось, что он превосходно знает нашу улицу. Нам предложили еще выпить и угостили восхитительными пирожными, мгновенно растаявшими во рту. Очевидно, ему не терпелось побольше разузнать о нас. Поскольку терять нам было нечего, я выложил все начистоту.

Значит, у нас ни гроша? Он так и подумал с самого начала, но у него не укладывалось в голове, как такая интеллигентная пара, блестяще говорящая по-английски, да вдобавок еще и коренные американцы, оказалась в столь плачевном положении в Нью-Йорке. Само собой, я сделал вид, что был бы рад любой работе. Правда, как бы ненароком, заметил, что мне не так-то легко ее найти, поскольку я не умею ничего, кроме как марать бумагу, да и то не бог весть как. Наш собеседник, однако, был иного мнения. Он заявил, что умей он читать и писать по-английски, то давно бы жил на Парк-авеню. Его история, довольно заурядная, заключалась в том, что лет восемь назад он приехал в Америку с несколькими долларами в кармане. Умудрился сразу получить работу на мраморных разработках в Вермонте. Работа была адская. Зато она позволила скопить несколько сотен долларов. На эти деньги он накупил всякой всячины, покидал ее в мешок и стал уличным торговцем. Он и глазом не успел моргнуть (почти как у Горацио Элджера), как обзавелся сначала тележкой, потом лошадью, а затем и фургончиком. Он всегда мечтал осесть в Нью-Йорке и открыть свою лавочку. По стечению обстоятельств он быстро смекнул, что здесь можно сколотить кругленькую сумму на торговле импортными конфетами. Не долго думая он накупил всевозможных сортов леденцов и карамели в ярких обертках и красивых коробках. Он в красках описывал свои похождения, начавшиеся с Коламбиа-хайтс, где мы волею судьбы сейчас обретались. Дела шли хорошо, незнание языка не стало помехой. Меньше чем за год ему удалось отложить сумму, достаточную, чтобы открыть собственное дело. Американцы, как выяснилось, страшные сладкоежки. Когда речь заходит о сладостях, они никогда не торгуются. Наш собеседник скороговоркой просветил нас о существующих ценах. Не забыв при этом рассказать, какой навар имел с каждой упаковки. И наконец заявил, что если у него получилось, то почему бы и нам не попробовать. И чтобы не откладывать дело в долгий ящик, великодушно предложил снабдить нас - заимообразно - целым чемоданом этого добра: авось мы решимся попытать счастья.

Этот человек был так добр, так искренне пытался помочь нам, что у нас не хватило духу отказаться. Он доверху наполнил огромный чемодан и дал нам денег на такси. На том мы и простились. На обратном пути я неожиданно вдохновился этой идеей. Начать с нуля. С утра. С нашей улицы. Мону, похоже, не слишком прельщала эта затея, но и она шутки ради согласилась принять в ней участие. Хотя, честно говоря, за ночь ной ажиотаж несколько поутих. (К счастью, О'Мара находился в отъезде - гостил у приятеля. Иначе он сжил бы меня со свету своими насмешками и издевками.)