Воскресение в Третьем Риме - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Микушевич cтр.№ 129

Сразу после «ухода» Серафимы, в квартире на Арбате снова водворилась Марианна. Собственно, она никогда не покидала этой квартиры: трудно себе представить, как жили бы ее обитатели без постоянной помощи тети Мари. Ее собственная родня прервала с ней всякие отношения за то, что знаменитая пианистка всеми своими заработками помогает чужим, а не своим, но Марианна осталась верна своей первой любви к Чудотворцеву (Полюс утешался тем, что он тоже Чудотворцев, и еще неизвестно, кто из них…) Не у Марианны ли хранились обширные фрагменты того «настоящего писания» от Чудотворцева, в которое так хотели заглянуть сотрудники товарища Марины. Но за этим чудотворцевским писанием надзирал товарищ Цуфилер («Луцифер», как назвала его по простоте душевной Серафима), и, спрашивается, не под товарища ли Цуфилера с его искомым третьим глазом подкапывался-подкапывалась товарищ Марина, фабрикуя дело врачей? Когда по этому делу был арестован Вениамин Яковлевич Луцкий, Чудотворцев (как и Сталин, кстати говоря) остался без врачебного надзора, но операция, сделанная Вениамином Яковлевичем, оказалась настолько удачной, что Платон Демьянович продержался еще четверть века (если не больше) и даже не совсем ослеп: иногда зрение к нему возвращалось (хоть и ненадолго; это бывало скорее прозрение, чем зрение).

В квартире началась чехарда домработниц: Марианна не могла обойтись без них и ни одной из них не доверяла. В отличие от Олимпиады и Серафимы, даже в отличие от панночки Аделаиды, Марианна до конца дней своих мучительно ревновала Платона Демьяновича к другим или к той Другой, чьих прав на Чудотворцева она отрицать не могла. Не отсюда ли резкие нападки в некоторых ее письмах на гностический культ «нетварной Софии», означающий, по ее словам, отпадение от православия и уничтожающий обновленческую философию Флоренского? Марианна даже предпочитала называть Софию ее древнееврейским именем Хохма, иронически меняя ударение: «хохма». Слышали от нее и мнение, будто сакральный дурман в «Авесте» Хаома есть искаженная анаграмма слова «Хохма» (или наоборот), но тут уже угадываются языковые игры Чудотворцева. Он вообще подшучивал над Марианной, называя ее «Мэри-мудрица» (слово это подхвачено Андреем Платоновым в «Епифанских шлюзах»), а также «Марфа-Мария-Диотима», в чем Серафиме слышалось «Идиотина».

Как пианистка Марианна славилась исполнением сонат Бетховена (его музыку не запрещали даже в разгар борьбы с космополитизмом), но болезненную приверженность она испытывала к музыке Шопена и Чайковского. Этой музыкой она исповедовалась в своей страсти, в этой музыке переживала шопенгауэровское отчаяние и шопенгауэровское утешение. В пристрастии к Шопену сказывались, возможно, симптомы болезни, которой Марианна втайне страдала. Все чаще она выдавала за гастрольную поездку очередное пребывание на обследовании в больнице. Долгое время это оставалось тайной даже от ее воспитанницы Киры, которую она любила вспыльчивой, придирчивой любовью, на что Кира отвечала такой же истерической взаимностью. Но болезнь Марианны осталась тайной и для лечащих врачей. Окончательный диагноз так и не был поставлен. Если бы Платон Демьянович лучше видел, жаркий блеск Марианниных глаз мог бы напомнить ему Лоллия. Похоже, что Марианну снедал тот же недуг. Все чаще и чаще, вместо того чтобы играть самой, она просила сыграть что-нибудь Платона Демьяновича. Тот начинал импровизировать, но вскоре сквозь импровизацию прорывалось «Действо о Граали», и Марианна оживала, а вместе с нею и Полюс, если ему доводилось услышать за закрытой дверью музыку, на которую была нацелена вся его жизнь.

Однажды Марианна привела к Платону Демьяновичу высоконькую девочку с длинной золотистой косой. «Познакомьтесь, Платон Демьянович: Клавдия – моя любимая ученица», – как-то слишком уж просто сказала она. Кира сразу ревниво насторожилась, а Клавдия, в ответ на требовательную просьбу своей учительницы, села за рояль и начала играть Грига, да так, что Платон Демьянович и сама Кира заслушались.

– Кто она: Лорелея или Сольвейг? – галантно осведомился Платон Демьянович.

– По-моему, Сольвейг, – с неожиданной твердостью ответила Марианна. – Уверяю вас, у нее есть и другие таланты. Вы просили почитать вам «Die Geburt der Tragödie», Платон Демьянович. Я сегодня что-то не в голосе. Думаю, Клавдия справится с этим лучше.

И Клавдия начала читать по-немецки «Рождение трагедии» Ницше. Сперва она читала неуверенно, но потом освоилась, и Платон Демьянович освоился с ее странным произношением. Немецкий язык был для Клавдии почти родным. Она росла среди ссыльных немцев. И отец ее был швейцарско-австрийско-немецкого происхождения: Антон Владимирович (Вольфрамович) Адлерберг, точнее, граф фон Адлерберг, о чем он старался не напоминать. По образованию Антон Адлерберг был горный инженер, специализировался по добыче алюминия и даже не был выслан в Сибирь, а сам приехал туда работать по специальности. Там и жену себе нашел. Она происходила из мест более восточных, чуть ли не с Ангары, едва ли не от бурятов, и облик у нее был монголоидный. Звали ее Евдокия Пешкина, и работала она в родильном доме санитаркой. Осмотрительный Антон Вольфрамович, несмотря на кажущуюся дружбу с Германией (Клавдия родилась в 1940 году), велел записать ее по фамилии матери: Пешкина. Он как в воду смотрел, ибо, едва началась Отечественная война, его арестовали и как-то слишком уж быстро расстреляли, так что Клавдию Евдокия растила одна. Она уехала из тех мест, где помнили ее расстрелянного мужа, но так случилось, что она нашла работу в Омске, куда выслали опять-таки немцев, быстро разобравшихся, какого Клавдия происхождения; отсюда ее знание немецкого языка. Среди ссыльных оказалась и учительница музыки, обратившая внимание на способности золотокудрой малютки с непролетарской внешностью. Клавдию приняли в музыкальную школу все в том же Омске, куда на гастроли приехала Марианна Яковлевна Бунина. Игра Клавдии произвела на знаменитую пианистку такое впечатление, что та взяла ее с собой в Москву, чему Евдокия не препятствовала. Пятнадцатилетняя Клавдия должна была сначала кончить среднюю школу, после чего ей светила Гнесинка, где преподавала Марианна. Марианна поселила девушку у себя. Музыку она ей преподавала сама, но она пригласила к ней также учительницу французского языка, лишь впоследствии стало ясно для чего. Клавдия должна была догонять своих московских соучениц по всем предметам, но по немецкому языку была первая и свое произношение быстро исправила. Однажды Марианне предложили длительную зарубежную гастрольную поездку в Нидерланды, в Бельгию и во Францию, а Платона Демьяновича не на кого было оставить: очередную домработницу только что уволили. Тогда Марианна и привела к нему Клавдию (не с первого ли взгляда обрекла она ее такому служению, зная, что сама долго не проживет, а на Киру плоха надежда). Клавдия была воспитана по-немецки и умела делать все, даже готовить; Платон Демьянович с удовольствием ел ее картофельные пудинги или драчену по-русски. Непостижимо, как успевала Клавдия не пропускать занятий в школе (десятый класс), не запускать языки в отсутствие Марианны, ухаживать за Платоном Демьяновичем, да еще читать ему вслух по-немецки и по-французски (теперь уже он сам исправлял ей произношение, слушая, как она читает Паскаля). Кире Марианна поручила присматривать за своей квартирой, куда та и привела меня. Кира в это время жила своей жизнью. По-видимому, Платон Демьянович не возражал против ее слишком уж раннего брака с Адиком Луцким и с пониманием относился к ее намерению поступать в институт не под своей фамилией Чудотворцева. Предполагалось, что молодые будут жить в просторной московской квартире профессора Луцкого; его самого уже не было в живых, хотя он и был освобожден после дела врачей-вредителей. В квартире должно было хватить места и Адику с юной женой, и его старшей сводной сестре Антонине Духовой, недавно вернувшейся из лагеря, но Кира там бывала не очень часто, а если и бывала, то общалась скорее с Антониной, чем со своим мужем, которого вскоре арестовали.