Алексей Орлов - читать онлайн книгу. Автор: Нина Молева cтр.№ 27

Страница

А розыгрыши куда какие скорые. Вот если по дням рассчитать: августа 19-го битва при Гросс-Егерсдорфе состоялась. 29-го совет об отступлении дело решил — не иначе Апраксин с нарочным известие о нездоровье государыни от Бестужева получил. В лагерях гонца не скроешь, да еще коли еле живой доскакал. Подозрения были, будто не одному Бестужеву — самой великой княгине 8 сентября Апраксин письмо посылал, через четыре дня наша армия в Тильзит на зимние квартиры прибыла. Месяца не прошло — приказ: отрешить Апраксина от должности. 21 октября командование граф Фермор принял, армия на Кенигсберг двинулась. Не так уж и велика она была — тысяч 30 с небольшим, все равно хватило, чтобы город, где немецкие короли на царство венчались, капитуляцию подписал. Всех жителей и чиновников местных к присяге привели, во все прусские города русских наместников назначили, все доходы поступать в русскую казну определили. Чем не победа, чем не выигрыш!

Для молодых офицеров — веселье. Все питейные дома, все трактиры да бильярдные перебрали. На публичных собраниях первые танцоры, на гуляньях первые кавалеры. Иной раз пошумят под хмельком, а так у Корфа не забалуешься — себя блюли. Книжными лавками интересовались. Болотов, даром что всего-то подпоручик, никаких денег на романы немецкие не жалел, за ним и другие тянулись. На квартирах стоючи, языком немецким худо ли бедно пользовались. Глядишь, и читать наловчились.

Театр надумали российский устроить. Тут уж Григорий Орлов первый заводила. И с исполнителями на женские-то роли совсем плохо, одна госпожа Розен согласилась. Для других Орлов кузена своего уговорил — Зиновьева. И впрямь хорош: стройный, тонкий, румянец во всю щеку, ресницы что твое опахало. Так и решили трагедию Александра Петровича Сумарокова «Хорев» разучить. У Орлова с Зиновьевым главные роли, у Болотова с госпожой Розен вторые. Тут еще и другой Орлов — Алексей — появился. Молодцы один к одному. Все дамы кенигсбергские от любопытства терпения набраться не могли.

Только Григорий Григорьевич сам всему делу и конец положил. Разное говорили. Будто амуры его с госпожой Розен не ко времени супругу известны стали, то ли дуэли не избежать было. Отменили театр. Андрей Тимофеевич долго еще досадовал, что столько над ролью корпел, всю, как есть, на зубок выучил. А Пассек посмеивался: трагедию-то нам разыграть не штука, кабы актеры не смутилися.

— Уразуметь не могу, братец, что за причина от трагедии на театре нашем отказываться. Кажись, и роли вы все разучили, и залу преотличную нашли. Автор достойнейший, ему ведь тоже в обиду показаться может. Ни к чему это.

— Зря бы не отменял, Алеша, и полно тебе об этом.

— Да когда весь город только о том и говорит. Разве не правда, Василий? Госпожа Розен уж кому, кажись, не жаловалась. Может, махался ты с чей да повздорил? А так, если взять, господин Сумароков и адъютантом в военной канцелярии графа Миниха служил, и при графе Головкине сколько лет любимым адъютантом был, самого графа Алексея Григорьевича Разумовского просил и тут же дозволение получил. Сам нам толковал, что в письме так и указал, мол, не славы ищу, не пустых утех — отечеству послужить тщуся. И в Шляхетном корпусе «Хорева» разыграли, и во дворце. Государыня о постоянном театре после «Хорева» толковать начала.

— Тем паче. Да и сам господин Сумароков директором театра стал. Откуда же каприз твой, братец, чай, не красная девка. Сладили бы представление, глядишь, и в Петербурге бы оказались. Сколько здесь сидеть еще!

— А роли-то как славно разобрали, Алексей Григорьевич! Может, оно и не больно к лицу в мои-то лета Оснельду представлять, да ведь в Шляхетный корпус ни барынь, ни актрис не приглашали. Григорий Григорьевич наш — Хорев, брат Кия, Болотов — Кий. Тебя звали отца нашего Завлоха представить. Чем плохо?

— Интрига-то там какая? Помнится, Оснельда питает чувства к Хореву, но Хорев — брат Кия, что лишил престола ее Завлоха, и она от великих своих чувств отрекается. Может, тут что тебя смутило?

— Не хотел говорить, да принудили вы меня, только чтоб дальше разговор наш не разошелся. Роман Ларионович Воронцов отозвался, что не надобно молодым гвардейским офицерам уроки царям давать. Время, мол, не пришло. Великий мастер Петербургской нашей ложи, с ним ли нам спорить.

— Ну, если сам Великий мастер…

— Батюшка-братец, Алексей Григорьевич, наконец-то Бог свидеться привел! Ручку дозвольте.

— Кирила, ты ли? Я уж счет ночам потерял, тебя дожидаючись. Неужто поспешить не мог? Аль нарочный замешкался?

— Что вы, батюшка-братец, нарочный за три дня до Глухова доскакал, да и я тут же собрался, часу не потерял.

— Может, и так. Знать, мне время без конца показалося. Боялся за тебя, ох, и боялся же!

— Да вы расскажите, о чем беспокойство ваше — из письма не все мы с Тепловым выразуметь сумели.

— Ты не выразумел, а Теплов бы должен. Да что там, Кирила! Благодетельница наша, государыня, едва в лучший мир не отошла.

— Захворала чем?

— Хворь-то ее, вроде бы, обычная — в падучей упала, как из церкви в Царском Селе выходить стала. Биться начала — сильно так. Дохтур прибежать не успел — затихла, обеспамятела. Кабы рядом был, знал, как ей, голубушке нашей, помочь. Где там! Мне к ее императорскому величеству и ходу нет. Одно слово — бывший. На руки, на руки бы ее, голубушку, поднять. У нас на селе каждая баба знала — в падучей от земли оторвать надо, а как же!

— Батюшка-братец, все известны, как вы ее величеству преданы, так ведь не вам довелось государыне помогать?

— Не мне, Кирила, не мне. А Шувалов, что ж, в сторонке стоит, только руки заламывает. Много от того проку не будет!

— Чему дивиться! Силой ему с вами не мериться.

— Да и любовью тоже. Нешто так любят!

— Батюшка-братец, это уж государынино дело, ее воля — не нам с ней спорить.

— Твоя правда, Кирила. Преданности своей да любви, коли сама Елизавета Петровна расхотела, ей не доказать. Давненько меня замечать перестала: ровно стенку за мной разглядывает, атак…

— Дело прошлое, батюшка-братец, а что вас теперь в опасение-то ввело?

— Да ты что полагаешь, я о друге твоем сердешном Шувалове Иване Ивановиче зря вспомнил? То-то и оно, что его превосходительство, ученый муж наш великий об себе думать стал.

— Как это о себе?

— И не один он. Царедворцы все заметались, решили: государыне конец пришел. Кто к наследнику кинулся. А кто и того хитрее — к великой княгине.

— К Екатерине Алексеевне?

— К ней, к ней! К кому же еще?

— Да зачем? На троне ей самодержавной царицей не бывать: и супруг есть, и наследник его же.

Страница