Манон, танцовщица - читать онлайн книгу. Автор: Антуан де Сент-Экзюпери cтр.№ 34

5. Автобусное желе…

Каждая страница каждой его книги изобилует дополнительными образами. Эту книгу я открыл наугад. Всякий раз некая конкретность замещается неким символом, символ часто тоже материален и обладает своей собственной конкретикой:

1. военной,

2. кулинарной,

3. из области механики,

4. гидравлики,

5. химии.

Но если сравнение взято не из языка техники, который передает конкретикой термина сложные, но органичные для этой сферы понятия, то в тексте возникают искажения и потери. Искажения, потому что я хотел, но не передал самое общее, самое обыкновенное, самое существенное в явлении транспортной пробки. Искажения, потому что я ввел элементы, чужеродные пробке, и вы должны будете выправить эти искажения. Вам придется постоянно быть настороже, и вы либо оглохнете, либо будете слышать страшную какофонию (тягучее, вязкое, желтое, холодное — ничего из того, что относится к желе, не относится к автобусам).

Я часто задавался вопросом: какого рода удовольствие получают люди от подобных текстов? Думаю, их радует подобие точности. Но точен только язык техники, слова в нем четки, тверды, не заменяются одно другим, лишены малейшей неопределенности. Читатель находится под обаянием точности, но не замечает, что точна картинка, с какой сравнивается происходящее, впечатляет она, а не то, что происходит на самом деле. И выходит, что существует стиль, но нет основы, фундамента, подоплеки, и этот стиль кажется мне внечеловеческим, поскольку все то, что на самом деле неопределенно, невесомо, колеблемо и меняет тональность, завися от слов, безжалостно растоптано и уничтожено.

У меня множество способов передать то, что я задумал передать. Мне может прийти в голову образ «желе» для того, чтобы показать множество независимых частичек, объединившихся в одно целое, образовав вязкую податливую массу. Я могу сравнить с желе и автобусы, которые изначально существуют сами но себе, но, попав в пробку, становятся чем–то однородным, каким–то образом все–таки продвигаясь вперед. Словосочетание «автобусная пробка» передаст то же самое явление, но техническим языком, отчетливо обозначив происходящее. И если для описания автобусной пробки мне понадобилось дополнительное сравнение, значит я хочу передать и еще что–то, совершенно непередаваемое. Хочу передать какую–то подлинность живого ощущения, которое возникло у меня в автобусной пробке, которое, возможно, вернется ко мне во сне, быть может, мне показалось, что я задыхаюсь, и теперь я ищу для моего переживания подходящий образ. Глядя на все прибывающие машины, я могу с тоской представить себе прибывающую воду прилива. Может мне прийти в голову и образ ребуса (царящая вокруг неразбериха, которой необходимо найти решение), но ничто меня не натолкнет на воспоминание о желе. Связь желе и пробки чисто умозрительная. Ее основа — аналогия между значками, но реальной основы под ней нет. Мы можем совмещать любые значки, но не получим никакого прибытка от совмещения. При такой стилевой прихотливости фразам трудно взаимодействовать между собой. Они обособлены, как маленькие отдельно стоящие крепости. В таком тексте никогда не возникнуть лиризму, который, если мнение мое справедливо, есть эхо, которым отзывается фраза на фразу. Необходимую слитность тексту придают не идеи, не образы, не цепочки событий, а то единство ощущения, которое порождает образы. А образы, пусть самые разнородные, продлевают и множат действие. Стиль, в котором образы только словесные, обрывает текст на каждом шагу.

* * *

Образ, по–моему, что–то вроде транспортного средства и может повезти нас в две совершенно противоположные стороны, может в обобщенной форме, под фальшивой личиной довести до нас подлинность того, что хочет передать автор, или увести куда–то, сосредоточив на картинке, как это случается у Морана или в рассуждениях Морраса. В первом случае образ помогает сделать очевидным некое переживание или впечатление (в противовес реальному миру), во втором — сосредотачивает внимание на процессе сравнения. Поскольку в основе образности лежат разные типы чувствительности (у Морраса, например, образы едва заметны, скромны, часто строятся на метафорическом употреблении глагола и гораздо реже на сравнении), То мы не замечаем, что формирует их одинаковое движение мысли. Я вспоминаю одну статью из «Аксьон франсез» — воистину шедевр, — в которой «поток событий» предательски повлек за собой географические термины вроде «водораздела», «паводка» и других, но они только замедлили восприятие сути статьи, так как вызывали в воображении природные явления, плохо соотносясь с психологией, ради которой были привлечены. Аналогичный эффект я замечал иной раз и у Валери, построение рассуждения у него напоминает математический трактат, и его выводы по части психологии производят впечатление безупречных, но безупречность относится все–таки к математическим аналогиям, а не к той материи, о которой он трактует.

Если привлеченный мной образ (понятие «образ» я употребляю в самом широком смысле) хоть в какой–то мере искажает то, что я стремлюсь передать, я не вижу смысла в этом образе; я не понимаю, как можно частичку истины заменить фальшью, пусть более эффектной на взгляд, но не содержащей и крупицы подлинности.

Совсем иное те образы, которые, произвольно выплывая из любой области человеческой деятельности, позволяют донести то непередаваемое, что ты уловил в явлении; в этом случае может понадобиться не просто более яркий, более конкретный, а не отвлеченный глагол, не сравнение, а целое отступление, как это бывает у Жироду, когда он ловит то неуловимое, что таится в атмосфере.

Можно верить в людей, пока ты молод, пока мир — создание твоего воображения. Позже неизбежно приходит чувство отвращения, не потому что общество так уж плохо, а потому что ты никак не можешь надеяться, что дело кончится добром. В какой бы системе ты ни оказался, тебя ждет гибель…

Человека питает божественность восемнадцатого века, которую сберег маленький городок, замкнувшийся в своих стенах, пастухи, живущие в горах Моро, катакомбы. Юноша, глядящий из своего «испано», как старухи берут из источника воду, далек от них, будто от Китая, но о чем–то догадывается и чувствует себя бедняком.

Ни ты, ни я не почувствуем себя счастливыми, если, живя другими условностями, примем участие в их игре. Старинная опера нас не порадует, хотя вряд ли она глупее кино. Но нам не играть больше в ту игру. Не обрести покоя. Разве что признать главной игрой бридж, согласиться, что бридж и есть жизнь, а мы обречены на бессмысленное блуждание между столами, наблюдатели за чужой игрой, зная, что столы служат только карточным играм. И все–таки. Все–таки. Именно так осуществляется поиск истины.

И сколько нужно примирить противоречий… Если я пытаюсь создать социальную систему, в которой человек сможет жить благополучнее, в которой техника, которая уже прижилась в мире и не может быть из него изъята, будет спасать его, а не закабалять, то от чего я в первую очередь должен буду отказаться и ради чего — ради электрического подогрева воды и возможности добраться от Парижа до Пекина в три дня? Это главные ценности? Не думаю. Те, кто ратуют за абстрактные будущие поколения, неизбежно сведут к минимуму (по сути, они защищают […] что–то вроде мелкого служащего, который наслаждается рыбной ловлей и фильмами про Бубуля с Мильтоном [43] ).