Воскрешение Лазаря - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шаров cтр.№ 86

От Кротова, от его снов, от того, что кто-то, решив спасти человечество, зашил в живот отцу бутылку и так положил его в гроб, я совершенно помешалась; у меня ни на что больше не было сил, я сама уже ничего не соображала, была согласна не все, лишь бы и вправду достать из отца эту проклятую бутыль, нормально его похоронить.

Через два дня мы вчетвером – Кротов, вохровец, железнодорожник и я – выехали из Инты. Первые сорок километров были прогулкой, дрезину приторочили к кукушке, рабочему поезду, который шел в нужную нам сторону, на шахту „Светлую“. У шахты мы отцепились и где с помощью стрелок, а где и на себе перетащили дрезину на другой путь, который соединял „Светлую“ и лагерь. До Инанги оставалось еще почти девяносто километров, но мы – за вычетом железнодорожника – считали, что за двое суток легко доберемся. Железнодорожник был мрачен, говорил, что узкоколейка не эксплуатировалась десять лет и там может быть что угодно. Шпалы часто клали без насыпи, прямо на мерзлоту, а где насыпь и была – она совсем хилая, вода ее не то что за десять – в один год размывала. Однако двадцать километров после шахты мы промчались, будто на вороных: колея была нормальной, мужчины не филонили, и тележка шла ходко, за все время лишь раза два колеса сходили с рельсов, но и тут за несколько минут мы ставили ее обратно и катили дальше.

От скорости, от того, что путь был в порядке, железнодорожник повеселел, да и я решила, что хорошо, что Кротов отговорил меня возвращаться в Москву. Позже мы поняли, что первые километры были в хорошем состоянии единственно потому, что путь шел по кряжу, и здесь везде было сухо. Когда же спустились в низину, начался форменный кошмар. Проедем пару сотен метров – слезаем, одну сторону нашей железной тележки катим по рельсу, а вторую вчетвером тащим на руках. Были участки еще хуже: иногда путь так размыт, что не осталось ни насыпи, ни шпал, рельсы же перевиты чуть не в косы. Как мы там домкратили, как пробирались вперед, одному Богу известно. Но и это не все.

Железнодорожник с вохровцем не рассчитывали, что работа окажется такой тяжелой, и теперь беспрерывно требовали водки «для сугрева», просто для бодрости. В конце концов они перепились, толку от них уже не было, и мы с Кротовым поняли, что дальше держаться за дрезину смысла нет – не она нас везет, а мы ее.

Пока думали, что делать, стемнело, наши сопровождающие давно спали, мы тоже улеглись, решили, что наутро, когда они протрезвеют, вчетвером и обсудим. На рассвете я проснулась от того, что кто-то шарил в моих вещах; оказалось, вохровец ищет, чем бы опохмелиться. Я не стала поднимать шума и не потому, что боялась: оба они, и вертухай, и железнодорожник, были немолоды, вдобавок из-за постоянного пьянства довольно рыхлы, Кротов справился бы с обоими; рассудила, что когда охранник придет в себя, будет легче договориться.

Утром, все взвесив, мы оставили железнодорожника вместе с его дрезиной и нашими вещами, а сами пошли в Инангу пешком. С собой взяли лишь документы, деньги, лопаты, немного еды и водку для вохровца: без нее он бы и шага не сделал.

Была середина августа, день в здешних местах стоял еще длинный, шестнадцать часов, в итоге к ночи мы, хоть и вымотались подчистую, остававшиеся до лагеря тридцать километров прошли. Нашел ся даже ночлег. Бараки были разрушены до основания, единственное, что сохранилось, – караулка; в ней и печь была в порядке, и крыша почти не текла. Дерева вокруг было много, мы затопили, и лишь только караулка прогрелась, заснули.

Наутро – обычный ритуал. Вечером чекист получил свои законные пол-литра водки, а к завтраку – чекушку, чтобы опохмелиться. Выпив, он повеселел, вместе с нами перекусил, и мы с лопатами через плечо пошли на лагерное кладбище. Когда добрались, был уже полдень. Надо сказать, что Кротов все это время был в каком-то восторженном, чуть ли не истерическом состоянии, беспрерывно болтал, хвастался, что сумел привезти меня в Инангу; он считал, что вскрывать могилу без законной наследницы права не имеет, а раз я тут – скоро отцовская рукопись будет у него в руках, спасение человеческого рода станет возможным. Собственным энтузиазмом он заразил даже вохровца, и тот, не умея иначе выразить радости, всю дорогу горланил революционные песни.

Однако едва мы оказались на кладбище, стало ясно – найти могилу отца будет нелегко. Круглая болотистая поляна площадью не меньше чем в десять гектаров с несколькими тысячами холмиков. Мой школьный приятель был прав – колышков с табличками нет и в помине. Кротов никогда в кладбищенской команде не состоял, в лагере он работал электриком, и где похоронили отца, знал с чужих слов. В сущности, у нас был единственный ориентир: могила отца с южной стороны, прямо у корней самой высокой ели.

Вроде бы указатель надежный. Но осмотревшись, мы поняли, что цена ему грош. Там этих елей была добрая сотня, и какая выше – не определить, во всяком случае мы трое: Кротов, вохровец и я – долго спорили – какая и, соответственно, где будем сначала копать. Наконец сошлись, перекопали каждый метр, однако ничего не нашли. Только разорили чужие могилы. Дальше еще несколько часов закапывали и приводили в божеский вид то, что отрыли, затем перебрались к следующему дереву. Снова неудача.

Так копали три дня подряд с восхода до заката, пока не кончилась водка и вохровец не забастовал. Кротов был готов продолжать и без него, но ночью ударил сильный мороз. Кстати, для здешнего края дело обычное. Кирок мы с собой не принесли, лопаты мерзлую землю брали плохо, так что и Кротов, сбив руки, к вечеру капитулировал. Еще одну ночь мы переночевали в Инанге, собрались и побрели наши тридцать километров обратно. Шли и молились, чтобы железнодорожник бросил свою дрезину и куда-нибудь сбежал. Очень уж не хотелось тащить на себе проклятую тележку до „Светлой“. Но он был на месте, хотя пьян в стельку. Потом двое суток мы добирались до шахты, а дальше неинтересно, на той же кукушке – до Инты, следом поездом – в Москву.

После поездки в Инангу, – продолжала Ирина, – мне, как и Кротову, каждую ночь стал сниться отец в гробу и с бутылью в животе. Правда, он ничего не говорил, ни в чем не упрекал, но мне и этого было достаточно. Так я промаялась до весны, а в апреле переселилась сюда, на кладбище».

Анечка, прошедшая неделя была у нас бурной. Настроение по несколько раз на дню гуляло – то ликование, то горе, которое и сравнить не с чем. Теперь все успокоилось, но на ноте довольно грустной. Есть старое правило: что для одного хорошо, для другого – нож острый, и тут ничего не поделаешь.

В прошлом письме я тебе изложил, как на Рузском кладбище поселилась Ирина, но почему заговорил о ней, честно говоря, не помню. Не помню, и писал ли, что пойдет ниже; если писал, извини за повтор, однако без этого объяснить ничего не сумею.

Недели за три до моего возвращения в Рузу к Ирине опять приехал Кротов уговаривать на вторую поездку в Инангу. Конечно, не сейчас, не в январе, когда там морозы за сорок, снега по плечи и вдобавок полярная ночь. Ехать он собирался в июне-июле и то, естественно, если Ирина согласится. Прибыл он не с пустыми руками. Дом культуры в Старой Ладоге, которым Кротов ведает, принадлежит маленькому приборостроительному заводу, последнее время он, как и другие военные заводы и заводики, простаивает, но народ, что там работал, разбежался еще не весь. Молодые ушли, а кому за пятьдесят, чуть не поголовно остались. Во-первых, заказы редко, но случаются, соответственно, капают и небольшие деньги, главное же, здесь жилье, здесь они все и всех знают, а на новом месте в их годы прижиться, конечно, трудно. В общем, делать они умеют многое, а делать им нечего. И вот для Кротова – они, похоже, его любят – был сконструирован прибор, который на два метра в глубину видит сквозь землю. Нечто вроде миноискателя, только легкий и реагирующий не на металл, а на стекло. Как он там находит бутылку, я не знаю, то ли из-за свинца, который добавляют, когда варят стекло, то ли волны, что он испускает, в пустотах ведут себя по-другому. Когда Кротов его привез и демонстрировал Ирине, он подробно все объяснял, даже говорил, что прибор настроен именно на болотистую почву, такую же, что и в Инанге. А раз так, раскапывать чужие могилы больше не придется: он, Кротов, сам со своим прибором обойдет кладбище и точно определит, где похоронен Серегин.