Проблема Спинозы - читать онлайн книгу. Автор: Ирвин Д. Ялом cтр.№ 24

Фридрих умолк, открыл глаза, от души глотнул пива и поднял взгляд на Альфреда.

— Вот пока всё, что всплывает из хранилища моей памяти, — возможно, другие воспоминания покажутся позже. Вы этого хотели, Альфред? Мне нужна уверенность. Я хочу дать брату моего ближайшего друга то, что он хочет и что ему нужно.

Альфред кивнул и тут же отвернулся, пристыженный собственным изумлением: никогда еще он не слышал таких речей. Хотя произносимые Фридрихом слова были родными, немецкими, весь его язык был Альфреду совершенно чужд.

— В таком случае я продолжу и добуду из памяти комментарии Эйгена на ваш счет. — Фридрих снова закрыл глаза и через минуту заговорил все тем же странным, отстраненным тоном: — Эйген, расскажи мне об Альфреде, — а потом переключился на другой голос — тот, который, вероятно, должен был обозначать голос Эйгена:

— Ах, мой стеснительный, боязливый братец — замечательный рисовальщик, он унаследовал все семейные Дарования! Мне так нравились его наброски Ревеля: порт и все эти корабли, стоящие на якоре, тевтонский замок с его взмывающей ввысь башней — даже для взрослого эти рисунки считались бы талантливыми, а ведь ему было всего десять. Мой маленький братец — вечно не вылезающий из книжек, — бедняга Альфред — такой замкнутый… так боялся других детей… Его не любили: мальчишки дразнили его и обзывали «философом»… не так-то много ему досталось любви: мать умерла, отец при смерти, наши тетушки — женщины добросердечные, но всегда заняты собственными семьями… Мне следовало больше для него сделать, но до него трудно было достучаться… и самому мне не так-то много доставалось…

Фридрих открыл глаза, раз или два моргнул, а потом, уже своим обычным голосом, проговорил:

— Вот что я помню. Ах, да, было еще одно, Альфред, и я говорю об этом со смешанным чувством: Эйген винил вас в смерти вашей матери.

— Винил меня? Меня?! Да мне и было-то всего пара недель от роду!

— Когда умирает близкий нам человек, мы часто ищем козла отпущения.

— Не может быть, чтоб вы говорили серьезно! Или серьезно? Я имею в виду — Эйген и вправду так говорил? Но это же бессмыслица какая-то…

— Мы часто верим в вещи, которые не имеют смысла. Конечно, вы ее не убивали, но, как я представляю, Эйген лелеял мысль о том, что если бы ваша матушка не забеременела вами, она была бы сейчас жива. Правда, Альфред, это только мои догадки. Я не могу вспомнить его точные слова, хотя доподлинно знаю, что он испытывал по отношению к вам негодование, которое сам же заклеймил как иррациональное.

Альфред, лицо которого стало пепельно-серым, хранил молчание несколько минут. Фридрих пристально смотрел на него, потягивал пиво, а потом мягко произнес:

— Боюсь, я сказал слишком много, но когда друг меня просит, я стараюсь дать ему все, что могу.

— И это хорошее качество. Точность, честность — благородные немецкие добродетели… Я ценю это, Фридрих. И столь многое из сказанного вами кажется истинным… Должен признать, я порой недоумевал, почему Эйген не заботился обо мне больше. И эта дразнилка — «маленький философ», — как часто я слышал ее от других мальчишек! Думаю, она на меня сильнейшим образом повлияла, и я замыслил отомстить им всем, став в конце концов философом.

— А как же Политехнический? Как одно сочетается с другим?

— Я не то чтобы дипломированный философ, — степень у меня в архитектуре и инженерии — но моим истинным призванием была философия, и даже в Политехническом я нашел кое-каких ученых профессоров, которые руководили моим личным чтением. Более всего иного я почитаю немецкую ясность мысли. Это — моя единственная религия… Однако в этот самый момент мысли мои расстроены и блуждают. Если честно, у меня голова идет кругом. Наверное, мне просто нужно время, чтобы усвоить сказанное вами.

— Альфред, думаю, я могу объяснить, что вы чувствуете. Я сам это пережил и видел в других. Вы реагируете не на воспоминания, которыми я с вами поделился. Это нечто иное. Лучше всего можно объяснить это, прибегнув к философскому стилю. Я тоже прошел солидную философскую подготовку, и для меня поговорить с человеком сходных наклонностей — истинное удовольствие.

— Мне это доставило бы не меньшее наслаждение. Несколько лет я мог разговаривать на философские темы только с одними инженерами.

— Хорошо-хорошо… Позвольте мне начать так. Вспомните первый шок и недоверие по отношению к открытию Канта о том, что внешняя реальность не такова, какой мы ее обыкновенно воспринимаем — то есть что мы составляем природу внешней реальности посредством наших внутренних ментальных конструкций. Вы неплохо знакомы с Кантом, полагаю я?

— Да, знаком, и очень хорошо. Но как он связан с моим нынешним состоянием ума? Это…

— Ну, я имею в виду, что внезапно ваш мир — я сейчас говорю о вашем внутреннем мире, в значительной степени созданном вашими прошлыми переживаниями, — оказался не таков, каким вы его считали. Или, если выразить это по-другому, воспользовавшись термином Гуссерля — ваша ноэма оказалась взорвана.

— Гуссерль? Я избегаю еврейских псевдофилософов! А что такое ноэма?

— Советую вам, Альфред, не списывать со счетов Эдмунда Гуссерля: он — один из великих. Его термин «ноэма» относится к вещи, каковой мы ее переживаем — к структурированной нами реальности. К примеру, представьте себе здание, т. е. идею здания. А потом представьте, как вы прислоняетесь к зданию и обнаруживаете, что оно не является плотным, поскольку ваше тело проходит сквозь него. В этот момент ваша ноэма о здании взрывается — ваш Lebenswelt [43] внезапно оказывается не таким, как вы думали.

— Я приму к сведению ваш совет. Но не могли бы вы еще немного прояснить? Я понимаю концепцию о структуре, которую мы навязываем миру, но никак не соображу, какое это имеет отношение к Эйгену и ко мне.

— В общем-то, я говорю о том, что ваш взгляд на отношения с братом, существовавший у вас всю жизнь, изменился одним махом. Вы думали о нем в одном ключе — и вдруг в прошлом происходит сдвиг, совсем крохотный, но вы теперь узнаёте, что он порой обижался на вас, несмотря на то что эта обида, конечно, была иррациональной и несправедливой.

— Так, значит, вы говорите, что голова у меня идет кругом оттого, что прочное основание моего прошлого оказалось смещено?

— Точно! Отлично сказано, Альфред. Ваша психика сейчас перегружена, потому что целиком поглощена восстановлением прошлого и не имеет возможности делать свою обычную работу — например, заботиться о вашем равновесии.

Альфред задумался.

— Фридрих, это потрясающая беседа. Вы дали мне массу пищи для размышлений. Но позвольте заметить, что отчасти головокружение у меня появилось до начала нашего разговора.

Фридрих прихлебывал пиво и молчал — спокойно, выжидающе. Похоже, он хорошо умел ждать.

Альфред помедлил.