Немцы - читать онлайн книгу. Автор: Александр Терехов cтр.№ 112

— Куда? — заработала измерительная аппаратура.

— В мэрию. Не хочу в префектуру. Надо двигаться.

— Ну правильно. Кем?

— В пресс-службу, к китайцу, пока начальником отдела, но с перспективой на зама…

— Ух ты! Ну, жди в гости, чай будем пить. Давай телефон.

— Еще не запомнил, приеду — дам визитку, как полагается.

— Давай, — Леня, передохнув, взялся опять следующее что-то сооружать осторожными пальцами. — Или эсэмэсочкой телефон скинь.

Этот день… что-то… да, мэра же утвердили, словно это еще касалось Эбергарда; на такси ехал в префектуру, в строй, вдруг в надежном тепле, среди знавших его встретится Хассо, вдруг случится что-то там; таксист, намолчавшись, выпалил:

— Весь Махортовский тоннель встал! Вентиляцию отключили, все задыхаются! Коллапс! А с первого мая машин — на три миллиона больше!

Эбергард не знал: что? как? Попробовал:

— Да куда уж им заниматься городскими проблемами. Лишь бы карман набить… Ворье!

— А ветеранам пенсию пообещали в два раза больше прожиточного минимума. По четырнадцать тысяч! — и таксист нахмуренно смолк, поглядывая в зеркало, спросил:

— Это за тобой? Давай-ка я тебя высажу!

Но к префектуре джип не поехал, развернулся через сплошную, ушел на Тимирязевский и на разворот. Префектурный постовой полистал для виду журналы дежурств и почесал под фуражкой:

— Команда прошла из приемной Хассо: не пропускать. И заявки на пропуск вам не принимать. Но фиксировать, кто заказывал. Так что извиняй, — постовой не говорил раньше Эбергарду «ты»; Эбергард непобежденно достал телефон, потыкал кнопки, посторонился, чтоб не мешать проходу, приветствуя знакомых, отодвинулся еще за колонну, чтобы не слышали, кому звонит, выбрался на улицу, не отнимая телефона от головы, еще прошелся по двору и, как только его скрыл угол, двинулся в сгустившейся среде — дорожкой к метро, почувствовав: болят ноги, и оглядываясь: не догоняет никто? За деревьями не стоят? Навстречу? С надеждой выхватил телефон: звонок! Кто догадался остановить?!

— Во-первых, не опаздывай на суд. Мы должны обсудить мой гениальный план. Приходи уверенным и спокойным! И еще, мы не могли бы увидеться завтра? Надо кое-что обсудить. Не про суд.

— У тебя что-то случилось?

— Не совсем у меня. У нас.

— Ты беременная? — почему-то спросил он; рассмеется, когда она: ты что, дурак? Нет, конечно. И начал уже смеяться.

— Ну, я не хотела так, по телефону. Я беременна.

Уже возле метро, на всякий случай, запомнить окружающих, уже пожалев: деньги, и на это нужны деньги, он прокричал, чтобы скорее и с этим:

— Я думал, ты как-то ответственно — подходила к нашему… общению. Ты уже сделала всё, что нужно? Я готов помочь. С врачами, с оплатой! — Неужели у нее ничего этого нет?! — Эбергарда толкали, каждый чувствительно задевал — никто его не видел!

— Я решила оставить ребенка, — много лет женщина хотела сказать так и вот сказала, плыла где-то там повыше в своем клубящемся счастье, что легче воздуха и невероятно грузоподъемно, уже отдельно от пожеланий, желаний, мнений Эбергарда, сразу и навсегда став омерзительной, тошнотворной ему.

— Спасибо! — прорычал он. — Большое спасибо! — и побежал в метро, теперь зачем-то заторопившись, забившись меж спин, и девять станций, девять остановок нянчил телефон в ладони, сейчас адвокат пришлет объясняющееся, подлизывающееся, покорное, вопросительное, тревожное, сомневающееся, испуганное, но нет, нет и нет!!! Долго прохаживался меж рынком и «Перекрестком», высматривая знакомых — с кем встречался в лифте, с кем заходил в подъезд: никого, вот! — обогнал нагруженную мать и школьницу — по выходным они выводили дышать крошечную начесанную собачью породу, поздоровались, может, инстинкт, а может, вспомнили; у подъезда трое образовали равнобедренный треугольник, переминались утепленные кроссовки, штаны из непродуваемой ткани, один сказал что-то вроде: вот он, — обернулись, разошлись шире, подтягивая перчатки и засеивая окурками снег.

— Как там в школе? — спросил Эбергард, забрал у матери сумки. — Я помогу. Не идете на крестный ход? — Вот и вместе. — Я на крестный ход пойду, — и вдруг понял: нет, не пойдет и он, спрятал глаза словно под козырек серой такой кепочки, согласившись с пинком, плевком, хватом за шиворот; он низкоросло, как на коленях, загораживаясь школьницей, протопал в подъезд, чуть разогнувшись, когда дверная пружина отработала в плановом режиме, без задержек; никто следом? и выглянул: пусто? — прежде чем шагнуть из лифта, телефон прозвонил, просто «вызов», он выключил.

— Скорей бы, — стонала Улрике, — так тяжело. Как хочется домой. Ты нашел уборщицу, чтобы перед нашим приездом… Так боюсь рожать! Ты не отпустишь мою руку? Обещай! Ты не уйдешь, даже если я ничего не буду видеть и помнить? Обещай! Больше не уходи, обещай! Днем звонили в дверь и не ответили — кто. Вдруг квартирные воры? Проверяют, есть кто дома днем? Так страшно. Ты точно не знаешь, кто это? Может, позвонить участковому? И почему нельзя включить городской? Эбергард! Эбергард. Эбергард… — словно скачала из Интернета новый голос себе и подбирала громкость и мелодию, — пойдешь на крестный ход?

Нет, настроение есть, но боюсь оставлять тебя, уже пора всегда быть рядом; ей казалось: началось, схватки, звонили и звонили подруги, мама, врачи, беременные, рожавшие, кто-то… он зажег свечку, привезенную из Лапландии, и сел напротив пасхальной службы в телевизоре, разглядывая официальные лица, простые проверенные лица, белые платки, коммерсов, желавших казаться простыми, Медведева, Путина, где стоит мэр, как накрашены жены, как терпят дети, ни слова не понимая из… дожидаясь, когда скорым шагом, словно стесняясь, по пустому городу вокруг храма протечет малолюдный крестный ход отборных, помахивая флагами и крестами, и выключил, как только сказали: «Христос Воскресе, дорогие телезрители!»; Эбергард попросил: пусть всё это кончится. Пусть та сделает аборт. Завтра. Пусть больше ее не будет. Чтобы не пришлось встречаться, не пришлось говорить. Пусть и в прошлом ее не будет, пусть так: ее не было и не будет… А суд?.. Проверял телефон: не отстают, звонили; ругался: ведь только зарекся: дальше без личного — и вот именно в этот отрезвляющий момент она… Как посмела думать, что может родить ему. Что ее какого-то… ребенка можно сравнить с Эрной или девочкой, что родит ему Улрике?! Не мог теперь даже представить себе тело… Как мог этого касаться, ведь никакого особого удовольствия. Вообще — никакого удовольствия. А уж тем более — чувств, и в сто крат более — любви, какой там, на хрен, ребенок?! Подстроила! Доброта, всё его проклятая человечность, сочувствие… Дать немного тепла! Пусть кто-нибудь адвоката зарежет! Он бил и вколачивал в поисковые строки «как уговорить подругу сделать аборт», «как убедить девушку прервать беременность», «как быстро сделать аборт» и набрасывал кривыми, намеренно неразличимыми (вдруг Улрике…) сокращениями план победы: «отсутствие материальных условий» — не подходит! — так, вот, первое: я тебя люблю; второе: я тебя очень люблю и хочу быть когда-то потом, послезавтра, когда-то (обозначить условия и некий временной протяженный отрезок) с тобой навсегда путем образования семьи через свадьбу; третье: я не могу без тебя; четвертое: но… Но решение о зачатии, рождении, появлении ребенка должно быть строго обоюдным (у ребенка должны наличествовать обязательно — оба — родителя, чтобы рос он в полноценной любви), ребенок должен на свет появиться желанным — это ведь чувствуется, даже плод чувствует!!! Подсознанием. В подсознании остается! Нежеланность — травма, трагедия на всю жизнь, калека… Так, пятое, тут переходик на: я тебя люблю, но ребенок именно сейчас, вот сегодня по таким-то (продумать каким?) причинам разрушит навсегда, сделает невозможной нашу любовь вообще, вместо того чтобы скрепить, обеспечить уже наше будущее (как ты, скотина, надеешься), наоборот — будущего нас лишит, в этом нет сомнений, это ясно, и ничего с этим не изменится, ни через год, никогда… Шестое: сейчас действовать быстро, когда зародыш, даже не зародыш — какие-то плодящиеся клетки, икра, начальный этап, не перешедший как бы собственно в жизнь, современными методами, без последствий, это будет знаком доверия и доказательством любви с ее стороны, что окончательно закрепит их отношения, а если даже не совсем начальный этап, то (это он сам придумал) зачатый так, вот так вот, организм не может быть здоров, — генетика там, ДНК, совместимость… они должны к зачатию (можно даже обозначить «когда») подойти ответственно, не рисковать… К чему суета?! Когда они решат, то — желанный здоровый малыш… Не представлял, как говорить без бумажной подсказки, не упустив ни пункта, спокойно, изначально спокойно и зная: убедит, другого исхода не существует, убедит, ясно же; разминался, глядя в окно на неспящую машину, проверял дверь, слушал, как дышит Улрике, не хотел Веронику-Ларису больше видеть (пусть только суд пройдет), надо только собраться — последний обстоятельный, доброжелательный, уверенный, даже ласковый разговор (ну и потом свозить ее к врачу и подождать у кабинета для поддержки, если попросит, жалея и благодаря, отвезти по итогам домой и даже посидеть у постели, немного — после этого лежат?); один разговор провести как следует, собраться, всё только от него зависит… Разговоры с адвокатом, разговоры с теми, другими существами, разговоры с монстром, разговоры с Эрной, разговоры с кем-то, кому требовалось картину объяснить «объемно», «в целом» — разговоры пылали вокруг до неба и — не прогорало, говорил, говорил, он не «вышел из переговорного процесса», он здесь, «открыт для…», и снова думал: кровь, вот что могло бы… Если бы с ним что-то случилось, совсем непоправимое, какая-то ампутация… Кто-то бы близкий умер. Мать… Еще верней бы — убили… того. Кого он любил больше себя, чтобы жизнь Эбергарда потеряла ценность, так, бумажки, монетки… Тогда — окружившие — они поняли (им бы так показалось): он ускользнул, его забрало горе и власти над ним они больше не имеют, страшнее того, что случилось с ним, они не смогут уже… Он не мог придумать — кого же так потерять вместо себя, кого у него должны убить, чтобы он вырвался… Неужели ребенка? А вдруг мало им будет и ребенка?.. Ты так и не ложился, нет, а ты что так рано, мне кажется, началось, не знаю, странные ощущения, позвони врачу, неудобно так рано, звони, мы же платили; он сходил к дверному глазку: у лифтов выжимала тряпку уборщица; ты позвонишь участковому? да, если б ты знал, как это тяжело — вынашивать ребенка, мужчинам не понять, господи, за что такие страдания женщинам, неужели трудно было заранее переехать? Потратить три дня?! В новой квартире мне было бы легче… Там всё приспособлено… Я повернуться не могу на этой кухне… Я не могу больше всё это видеть!!! Я ненавижу!!! Ты будешь дома? Ты весь день сегодня будешь дома? А устраиваться на работу? Я думала: какие-то собеседования… Ты мониторил рынок труда? Мое мнение, если тебе оно интересно… Тебе неинтересно? Я же вижу, что совершенно неинтересно, я в твоих глазах — никто! Не верю. Всё, забудем. Ну хорошо, мое мнение: лучше устроиться в иностранную компанию… Видела по телевизору: мэр приезжает в округ. Улрике ушла рассказать по телефону о своих ощущениях, вернулась показать, как выпирает пяточка: видишь, толкается! — чувствует папу, поговори с ней, ну скажи: я здесь, доченька! Ну, говори. Уходила, возвращалась и присаживалась надолго обсудить: я вдруг подумала — она ведь не может прямо сейчас перевернуться? Неужели всё будет сегодня? Или завтра? Уже бы скорей! А если совпадет? Роды. И суд. Я не могу не пойти на суд… Улрике заплакала. Говорила: всё, не плачу, беру себя в руки, уходила в спальню и плакала там громче, он закрылся дверьми, очистил, не всматриваясь, телефон от нанесенного за ночь страшного сора.