Багровый лепесток и белый - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Фейбер cтр.№ 86

— Так я именно там и поселился!

Услышав это, Конфетка откидывает голову назад и фыркает — длинная белая шея ее подрагивает от низкого, шершавого звука. Уильям Рэкхэм (говорит этот звук) всегда и во всем выбирает самое лучшее, уж в этом вы можете на него положиться.

— Могла бы и сама догадаться, — говорит она.

— Черт его знает как, но тебе удается догадываться едва ли не обо всем, — сокрушенно отвечает Уильям.

Она вглядывается в его лицо, оценивает интонацию — нет, Уильям не сердится на нее, он всего лишь поражен.

— Женская интуиция, — подмигивает ему Конфетка. — Это такое странное чувство, возникающее (ладони ее, нежно огладив грудь, спускаются к животу) глубоко внутри.

И затем, решив, что покамест с него будет довольно, она выпрыгивает из постели и подходит к секретеру, — ее бумаги оттуда убраны, только письмо Уильяма к джутовым торговцам и лежит на столешнице.

— Ну что же, пора подготовить его к отправке.

Уильям уже полностью одетый (но не обутый) присоединяется к ней.

Конфетка чинно стоит за его плечом, наблюдая за тем, как Уильям перечитывает письмо, как находит его приемлемым, как складывает и помещает в полученный от нее конверт, как надписывает адрес торговцев и, не пытаясь хоть как-то заслонить конверт, выводит свой — обратный — адрес. Лишь после этого она удовлетворенно закрывает глаза. То, что еще вчера было плодом запретной любви, она получает сегодня открыто и щедро. Теперь ей остается только одно — вонзить в этот плод зубы.

— Сжальтесь, — снова взмолился он.

Уильям ушел, Конфетка сидит за столом, дописывая, наконец, доставившую ей столько хлопот главу.

Я стиснула рукоять кинжала, но поняла вдруг, что мне не достанет силы (силы воли, быть может, но также и силы мышечной, ибо зарезать человека есть труд не из самых легких), чтобы вонзить кинжал в пчотъ этого мужчины и сделать с ним худшее, на что я способна. Сколь много раз совершала я в прошлом это деяние, но нынешней ночью оно оказалось для меня не посильным.

И однако ж, он должен умереть — не отпускать же его после того, как он попался в мою западню! Как, дорогой читатель, следовало мне поступить?

Я отложила кинжал и взяла мягкую хлопковую тряпицу. Бессильный любовник мой перестал рваться из пут, облегчение обозначилось на лице его. Даже когда я откупорила скляницу с отвратительно пахнущей жидкостью и оросила ею тряпку, он не утратил надежды, вообразив, быть может, что я надумала протереть его горячечный лоб.

Я же, задержав в притворном сочувствии дыхание, прижала отравленную ветошь ко рту его и к носу, плотно запечатав ею эти отверстия тела. — Приятных сновидений, мой друг.

Генри Рэкхэм, человек по натуре своей далеко не восторженный, счастлив сейчас настолько, что готов хоть сию же минуту и умереть. Он находится в доме миссис Фокс, сидит в кресле, принадлежавшем, надо полагать, ее мужу, и угощается сладким пирогом.

— Извините меня, Генри, я на минуту оставлю вас, — такие слова произнесла она, прежде чем лишить гостиную своего совершенного существа. Однако перед внутренним взором Генри она так и стоит по-прежнему: оранжевое с коричневым платье ее освещает комнату, мягкость манер согревает воздух. Сама атмосфера гостиной отпускала ее без всякой охоты.

— Еще чаю, мистер Рэкхэм?

Генри вздрагивает, осыпая колени крошками. Он и забыл о служанке миссис Фокс, Саре, та просто-напросто перестала существовать для него. И все же вот она — стоит, неприметная на фоне беспорядочного нагромождения картонных коробок, держа перед собой нагруженный чайный поднос и чуть улыбаясь. И в этой улыбке Генри видит отражение слабоумного дурачка, на которого он, верно, походит сейчас.

— Мне довольно, спасибо, — отвечает он.

И счастье мгновенно покидает его — или, вернее, Генри отодвигает от себя счастье на расстояние вытянутой руки, дабы подвергнуть оное пристальному рассмотрению. Действительно ли это счастье? Нет, не более и не менее как подвластность чарам прекрасного пола. А подвластность явление опасное.

Да, конечно, он не католик: он может, если пожелает, быть и священником, и мужем сразу. Миссис же Фокс, с другой стороны, вдова, то есть женщина свободная. Но даже если оставить в стороне сомнительность того, что она захочет связать свою жизнь с таким нескладным и скучным человеком, как он, остается еще — в сознании Генри — препятствие толка религиозного.

Эта подвластность… Эта безрассудная страсть… Эта любовь, если он посмеет назвать ее так, зная, что Всевышний слышит его… Эта любовь способна забрать себе так много времени — часы и дни, которые, не будь ее, он мог бы посвятить трудам во имя Господне. Добрые дела сберегают время, любовь к женщине расточает его. За одно-единственное утро ты можешь десятки раз последовать примеру Христа и сохранить силы для многого иного; но задержись мыслями на желаниях возлюбленной — даже воображаемых, — и они поглотят все часы твоего бодрствования, и ты ничего не сможешь достичь.

Генри это известно! Слишком часто время, пролегающее между одной его встречей с миссис Фокс и следующей, обращается в сон, в пустую паузу. Стоит ей улыбнуться ему и улыбка эта становится для него драгоценнее чего бы то ни было. Проходят дни, жизнь продолжается, а лучшая часть Генри так и остается отданной воспоминаниям об этой улыбке. Как такое возможно?

Генри отпивает чаю — под взглядом Сары он испытывает неловкость. Взгляд ее слишком прям, нет никакой надежды подобрать, так чтобы она не заметила, крошки с колен. Что это с ней? Ныть может, когда доходит до услужения, падшие женщины, даже ставшие на правильную стезю, не обретают умения вести себя со скромностью, присущей тем, кто падения не знал и вовсе. Пот проступает на лбу Генри — объяснимый (надеется он) парком, встающим над чайной чашкой. Эта девушка, протеже «Общества спасения», отличается ли она по сути своей от блудниц, которых он видел в Сент-Джайлсе? Под безвкусным платьем ее кроется голая плоть, живой и дышащий сосуд греховной жизни.

Она не красива, Сара то есть, — во всяком случае, не красива по его понятиям. Сара — искусительное напоминание о женщине в падшем ее состоянии, однако сама по себе она оставляет его равнодушным. Мысль о гантированной ладошке миссис Фокс, попавшей на миг в его ладонь, куда соблазнительнее любой фантазии, какую способна породить в нем эта спасенная блудница. И при том, она одних примерно лет с миссис Фокс, одного роста, и фигуры у обеих почти одинаковы… Как же получается, что одна чарует его, а другая внушает безразличие? Чему пытается научить его Бог?

Наконец, служанка уходит, и Генри отряхивает брюки. Что говорят об этом великие христианские философы? Женщина, напоминают нам они, расцветает и умирает подобно цветку. Десятилетие-другое видят, как увядает ее красота, еще за несколько десятилетий уходят те, кто красоту эту помнил, а там и сама женщина обращается в прах. Напротив, всемогущий Бог живет вечно, это Он — создатель всей и всяческой красоты, Он своими руками вылепил ее в первую неделю Творения.