Пора уводить коней - читать онлайн книгу. Автор: Пер Петтерсон cтр.№ 18

Он действительно садится, исподтишка, замечаю я, бросая взгляды на мою чистую белую рубашку. Мне не важно, во что одет он, правила этого дома обязательны только для меня, но умом я понимаю, что, о чем бы он ни собирался поговорить, я сильно усложнил ему задачу. Я занимаю свое место за столом и говорю ему — угощайся, он кладет на тарелку одну рыбку и пару картошек, я боюсь и взглянуть на Лиру: это примерно то, что причиталось ей. Хорошо, едим.

— Вкусно, — говорит Ларс, — сам ловил?

— Конечно, в устье.

— Здесь места рыбные, — говорит он, — окуня много. Но и щук тоже, особенно у порога, кому везет, то и угря берут.

Я киваю, спокойно ем, жду, пока он перейдет к делу. Нет, не в том смысле — он всегда может зайти пообедать и без всякого дела, конечно. Наконец он делает глоток пива, вытирает рот салфеткой, скрещивает руки на груди, прокашливается и говорит:

— Я знаю, кто ты.

Я перестаю жевать. И представляю себе лицо, только что отражавшееся в зеркале, он и его знает? Ну, нет, его знаю только я. Или он помнит фото в газетах трехлетней давности, где я стою посреди дороги под ледяным дождем и по лбу, волосам, рубашке и галстуку струится кровь с дождем, помнит те зеркально непроницаемые, полные ужаса глаза, которыми я вперился в объективы, а позади меня, едва заметная, синяя «ауди» с задранным задом и носом, глубоко впечатанным в скалу. Темная, мокрая горная гряда, «скорая» с распахнутыми сзади дверцами, в которую ставят носилки с моей женой, полицейские машины с синими маячками, синий плед на моих плечах и грузовик, огромный как танк, наискось желтой средней полосы, и дождь, дождь заливающий холодный блестящий асфальт водой, в которой все кажется вдвое больше, как вообще все виделось мне преувеличенным многие недели после того. Фотографию напечатали все без исключения газеты. Превосходная работа внештатного фотографа, оказавшегося в одной из машин в длинной пробке, выстроившейся в полчаса после аварии. Он ехал по какому-то скучному заданию, а получил приз за сделанную в дождь фотографию. Серое небо, сломанное дорожное ограждение, белые овечки в горных лощинах. Все в одном кадре. «Обернитесь!» — крикнул фотограф тогда.

Но Ларс имеет в виду не это. Возможно и очень вероятно, что он видел и те фоторепортажи тоже, но имеет он в виду другое. Он узнал меня, как и я узнал его. Прошло больше пятидесяти лет, мы были детьми тогда, он лет десяти, я все еще пятнадцати и все еще в ужасе от того, что рядом происходит что-то непонятное, хотя я подошел к разгадке вплотную, и, вытяни я тогда руку изо всех, всех сил, я бы, наверное, сумел коснуться сути и понять, что происходит. Во всяком случае, так я это ощущал. Я схватил в охапку одежду и выскочил той летней ночью сорок восьмого года из дому в панике, неожиданно осознав, что объяснения отца и действительное положение дел не обязательно совпадают, это делало мир вокруг зыбким, ускользающим из рук. Темнота пролегла далеко в глубь другого берега реки, куда не хватало моего взгляда, и где-то во мраке ночи в километре ниже по течению лежал, возможно, в своей кровати Лapc, без сна, один, и силился удержать свой мир, не дать ему развалиться, но выстрел, гремящий неизвестно откуда, по-прежнему заполняет каждый сантиметрик воздуха в небольшом доме, за этим грохотом Ларс не слышит ничего, что говорят ему люди, о чем бы они ни заводили речь, и он долго, очень-очень долго не желал слышать ничего, кроме этого звука выстрела.

Теперь, спустя полвека с лишним, он сидит за столом напротив меня и говорит, что знает, кто я такой, и мне нечего на это сказать. Это не обвинение, хотя по какой-то причине мне чудится в его словах слабый привкус укоризны, но это и не вопрос, так что я могу не отвечать. Вот только если я сейчас ничего не скажу, в комнате станет слишком трудно и слишком тихо.

— Я тоже, — отвечаю я, глядя прямо на него, — знаю, кто ты.

Он кивает:

— Так я и думал. — Он снова кивает, берет нож и вилку и возвращается к еде.

Я вижу, что он доволен. Это он и хотел мне сказать. И ничего больше, ничего сверх. Он пришел сказать это и услышать мое «да».

В продолжение обеда я чувствую себя неловко, загнанным в ситуацию, в которую меня поставили помимо моей воли. Мы едим, лишь изредка перебрасываясь словами, иногда, правда, ложимся грудью на стол и всматриваемся по очереди в окно, за которым быстро и ровно темнеет, и мы киваем друг дружке, мы согласны, что да, такое за окном время года, как же быстро уже темнеет, не говорите, и все в таком роде, те еще новости. У Лapca довольный вид, он подчищает еду на тарелке и говорит бодро, почти с подъемом:

— Спасибо за обед. Приятно покушать по-человечески, — и уходит, он легко и проворно спускается вниз по дороге безо всякого фонарика, оставив мне тяжесть в душе, Покер трусит следом за ним в сторону моста и маленькой хижины, и пса медленно скрывает тьма.

Я некоторое время стою на крыльце и слушаю скрип шагов по гравию, потом он пропадает, но я еще стою, пока вдали в темноте не раздается хлопок, это Ларс закрывает дверь, и в окнах избушки у реки загорается свет. Я кручу головой во все стороны, но везде глухая чернота, нигде, кроме избушки Ларса, ни огонька. Задувает ветер, я стою и всматриваюсь в темноту, ветер крепчает, шумит лес, мне холодно в одной рубашке, я вдруг замерзаю до мурашек, клацаю зубами и наконец сдаюсь, захожу в дом и захлопываю дверь.

Для начала убираюсь на кухне, в первый раз в мойке две тарелки. Меня изнасиловали, вот как это называется, причем очень даже знамо кто.

Такие дела. Я беру Лирину миску, иду в чулан, насыпаю в нее сухой корм, приношу назад и ставлю перед печкой. Смерив меня взглядом, она начинает жевать, она рассчитывала совсем на другое, и теперь ковыряется едва-едва, и делает такой вид, будто каждый глоток дается ей через силу, то и дело оборачивается, бросая на меня трагические взгляды, вздыхает и через силу продолжает жевать, можно подумать, ей подсунули яду. Нахалка избалованная.

Пока Лира давится кормом, я успеваю сходить в комнату переодеться: снимаю белую рубаху и через голову натягиваю обычную клетчатую, поверх свитер, в коридоре сдергиваю с крючка теплую куртку и надеваю и ее тоже. Беру фонарик, свищу Лире, выхожу на крыльцо в тапках и переобуваюсь в сапоги. Задувает очень прилично. Мы с Лирой спускаемся вниз по тропинке, она впереди, следом я. Светлый мех едва белеет в черноте, но это единственный путеводный знак, фонарика я не зажигаю, жду, постепенно глаза переполняются темнотой, и я перестаю их прищуривать в попытке высмотреть свет в окне, давно пропавший.

У моста я на секунду останавливаюсь у края перил и оглядываюсь на хижину Ларса. В желтом окне мне видны его плечи, затылок без единого седого волоса и телевизор, вещающий в другом углу комнаты. Идут «Новости дня». Не помню, когда я смотрел их в последний раз. Я не привез сюда телевизора и пару раз жалел об этом, когда вечера тянулись слишком долго, но моя идея была такая, что, если ты живешь бобылем, легко одуреть, приклеившись к калейдоскопу картинок и любимому стулу, и пялиться в экран сутками до рассвета, и терять свое время, пока другие бегают. Не знаю. Мне хватает моего собственного общества.