Пора уводить коней - читать онлайн книгу. Автор: Пер Петтерсон cтр.№ 33

— Опасно, — сказал Франц. — Вся куча может грохнуться на башку.

— Знаю, — сказал отец.

Они сходили к куче инструмента, выбрали каждый по топору, вернулись к бревнам и накинулись на подпорки, руки и плечи пахли негодованием от того, что дело не удалось с первой попытки, как они запланировали, потому что они были в этом смысле мужики избалованные, и Франц еще раз крикнул: «Дьявол его задери!», а потом сказал: «Давай лучше в такт», и они сменили ритм и застучали в такт, резкий звук двойного удара напоминал выстрел. Видно было, что им нравится так работать, потому что Франц вдруг улыбнулся и засмеялся, и отец тоже улыбнулся, и мне захотелось, чтоб у меня тоже был такой друг, как Франц, с которым можно махать в такт топором, и строить планы, и рассчитывать, как ловчее сделать, и работать на износ на берегу ровно такой реки, как эта, вечно одной и той же, а сейчас новой, но единственный мыслимый друг пропал с концами, и никто больше не говорил о нем. Еще у меня был отец, но это другое дело. Он превратился в человека с тайной жизнью вдобавок к той, о которой я знал, а может, и еще одной более тайной в довесок к этой второй, и я теперь не знал, могу ли я ему доверять.

Сейчас он убыстрял ритм, а Франц подтягивался за ним, потом отец засмеялся и с утроенной силой всадил топор, и вдруг под топором что-то хрустнуло. Отец заорал:

— Беги!!!! — развернулся и кинулся в сторону.

Франц загоготал и тоже отпрыгнул. Стойки треснули одна за другой. Они сложились, и решетки чудеснейшим образом упали вперед, как и положено по теории, и куча бревен покатилась с таким звуком, будто зазвенела тысяча тяжелых колокольчиков, все вправду пело над рекой и в лесу, и никак не меньше половины бревен очутилось в воде. Вода кипела, брызги висели, водоворот бревен и волн завораживал, я радовался, что мне довелось быть здесь и это видеть.

Еще одна куча бревен оставалась на берегу, и все их требовалось скатить в воду. Вооружившись баграми, мы взялись за дело, мы пихали, тащили, подцепляли, иногда нам приходилось ломом разъединять склеившиеся от лежания бревна, иногда растаскивать, накидывая веревки, но все же бревна одно за одним сдались. Мы вдвоем скатывали бревно в воду, держа с двух сторон баграми, и оно падало с плеском и вдруг медленно, с достоинством ложилось в стремнину, чтобы плыть через долину в Швецию.

Я быстро почувствовал, что выдохся. Ощущение, которое я предвкушал, возвышающее, пьянящее, добавляющее работе смысла, а мне — сил легко и пружинисто двигаться от рывка к рывку, не заиграло ни в жилах, ни в членах, как я надеялся. Наоборот, я был опустошен, чувствовал тяжесть во всем теле и принужден был неотрывно и сосредоточенно думать об одном деле зараз, чтобы скрыть от остальных, в каком я состоянии. Колено болело, и я обрадовался, когда отец наконец крикнул: «Перекур». Большая часть бревен была уже переправлена в воду, оставалась сущая ерунда, но нас ждала еще вторая куча. Я подполз к сосне с крестом, который Франц вырезал той зимней ночью сорок четвертого потому, что человек из Осло в слишком тонких и широких штанах был застрелен здесь немецкими пулями, я лег на вереск под крестом, положив голову на корень и тут же заснул.

Когда я проснулся, надо мной, склонившись на коленях и одной рукой вороша мои волосы, стояла мама Юна в ситцевом платье в голубой цветочек и с серьезным выражением на лице, у нее за спиной сияло солнце. «Есть хочешь?» — спросила она. На короткий миг я превратился в мужчину в парусиновых штанах, который все-таки не погиб, но пришел в себя и смотрел на нее, по-прежнему возившуюся с ним, но потом он растаял и исчез. Я заморгал, и почувствовал, что краснею, и тут же понял почему: это о ней я грезил во сне, не вспомнить, каком именно, но жарком и непривычно страстном сне, в котором я не мог сознаться, когда ее глаза вот так смотрели в мои. Я кивнул, попробовал улыбнуться и приподнялся на одну руку.

«Иду», — сказал я, а она ответила: «Отлично, поторапливайся, еда ждет», и она улыбнулась до того неожиданно, что я отвернулся и посмотрел на реку, колыхавшуюся у нее за спиной до самого другого берега, где внезапно двое Баркалдовых коней положили морды поверх ограды загона и жгли нас глазами, прядали ушами и стучали копытами, они были похожи на двух коней-призраков, горевестников скорых неприятностей.

Единым скользящим движением она распрямилась и пошла к потрескивавшему костру, который Франц или отец сложили на месте первой кучи. Оттуда плыл запах жареного мяса и кофе, и пахло дымом, и деревом, и вереском, и распаренными на солнце камнями, и еще какой-то особый запах, которого я не встречал нигде, кроме как на этой реке, и не мог определить, из чего он состоит, но который, видно, был соединением всего тут, общим знаменателем, суммой, и если я уеду и никогда не вернусь назад, то и его я никогда больше не понюхаю.

Неподалеку от костра на камне у воды сидел Ларс. Он держал в руке пук здоровых веток, и он ломал их на палочки равной длины и складывал штабелем в кучу у самой воды сбоку от камня, а позади кучи он воткнул под наклоном два больших сучка, служивших подпорками. Все это отлично выглядело в миниатюре, как настоящая куча, готовая к перевалке в реку. Я подошел к нему и сел на корточки рядом. После короткого сна нога стала лучше, похоже, инвалидность миновала. Я сказал:

— Отличная у тебя куча.

— Это только щепки, — ответил он тихо и серьезно и не повернулся.

— Конечно, щепки, — сказал я. — Но все равно здорово. Как настоящая, только в миниатюре.

— Я не знаю, что такое миниатюра, — тихо сказал Ларс.

— Это когда что-нибудь маленькое совершенно такое же, как что-то большое. Только маленькое. Понимаешь?

— Ш-ш-ш. Это просто щепки.

— Хорошо, — сказал я, — это просто щепки. А ты кушать будешь?

Он покачал головой.

— Нет, — сказал он так тихо, что я едва расслышал, — я не буду кушать. — Он сказал «кушать», повторяя мое слово, а не «есть», как говорил всегда.

— И это хорошо, — ответил я. — Тут никого, черт побери, не заставляют. — И я осторожно, смещая центр тяжести на левую ногу, встал. — А я вот голоден, — сказал я, повернулся к нему спиной, и пошел, и тут услышал его голос:

— Я застрелил моего брата, я.

Снова повернувшись, я отсчитал те же два шага назад. У меня стало сухо во рту. Я прошептал почти:

— Я знаю. Но ты не виноват. Ты же не знал, что ружье заряжено.

— Да, — сказал он. — Я этого не знал.

— Это несчастный случай.

— Да, несчастный случай.

— Ты уверен, что не хочешь покушать?

— Да, — сказал он, — я здесь посижу.

— Ладно, — сказал я, — приходи попозже, когда проголодаешься, — и я взглянул на его волосы и маленький видный мне кусочек лица, черт возьми, ему всего-то десять лет, а в лице ничего не шевелится, и сказать ему больше нечего.

И я ушел и поднялся к костру, где отец вольготно расселся рядом с мамой Юна на не сплавленном пока бревне. Не тело к телу, как тогда на мостках, но очень близко, и в их спинах было столько безбоязненности и самодовольства, что я вдруг ужасно возмутился. Франц сидел один напротив них на чурбаке и держал в руках железную миску, я видел его бородатое лицо сквозь костер и прозрачный дым, они уже успели преломить хлеб.