Сестра сна - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Шнайдер cтр.№ 17

В ту самую ночь, когда было совершено преступление и убийцы пришли в трактир, тело мальчика охватила столь сильная дрожь, будто его начали трясти чьи-то невидимые руки. Несмотря на отчаянные усилия овладеть собой — он никогда в жизни не выдал бы отца — у него ничего не получалось. Помимо воли издавал он какие-то грудные квохчущие звуки и тогда совал в рот кулак, впивался в него зубами, чтоб заставить себя наконец умолкнуть. Но и это не помогало. Десятки глаз пристально смотрели на Элиаса. В конце концов он довел себя до обморока, что есть силы стиснув руками грудную клетку и лишив себя возможности вздохнуть. Зрелище было жутковатым, все решили, что это припадок падучей, и вошедшему в трактир Зеффу было велено убрать мальчишку из помещения. Зефф подчинился и понес сына на улицу. В отцовских руках бесчувственное тело ожило. Но когда Зефф увидел глаза мальчика, излучавшие таинственную силу, то догадался, что Элиас знает все. Тут Зефф мгновенно обмяк, и мальчик выскользнул из его рук. Потом Зефф увидел, как из уголков рта сына брызнула какая-то черная вода. Это было уже выше его сил, и Зефф нетвердым шагом побрел назад в трактир.

И тут с ним произошло такое, на что его никто нс считал способным. Этот молчун, обходившийся парой слов за день, вдруг заговорил так горячо и взволнованно, словно был самым большим болтуном в Эшберге. Он говорил какими-то рваными фразами, довершал их резкими жестами, запинался и переходил на крик, не давая себе ни малейшей передышки. В это время другие мужчины, что вместе с ним вошли в трактир, окружили Зеффа тесным кольцом и сами начали громко негодовать и возмущаться, обводя взглядами притихших земляков.

— Этого богомерзкого пса, — гремели они, — искали повсюду, ясное дело, что деревню поджег Большейчастью, на то свидетели есть. Часов шесть, а то и больше лазали они по ущелью, но мерзавец как сквозь землю провалился.

Тут встрял Нульф Альдер, который заорал, что, видать, теперь они избавились от антихриста навеки. И потому всем, кто может, дозволяется пойти грабить дом резчика. Нульф как деревенский староста дает на это разрешение. А убийцы начали притворно угрожать: они раскроят негодяю череп, если он вдруг объявится в окрестностях деревни. И вновь старались они перекричать полуживую совесть.

Держась за стену, Элиас двинулся подальше от трактира. Ему хотелось утонуть в темноте и умереть. Тут чья-то маленькая рука тронула его за плечо, и он услышал за спиной ломающийся голос:

— Ты ведь не выдашь меня, правда? Ты не станешь выдавать меня. Не то случится еще что-нибудь.

Элиас обернулся. Оба замерли. А потом, Бог знает почему, гладили друг другу волосы, с упоением вдыхали запах друг друга. Петер указал на изуродованную руку — этого он никогда не простит. Элиас утер рот и напряг губы, собираясь что-то сказать. Но они молчали. И снова у Элиаса дрогнули губы — он должен заговорить, сказать хотя бы слово, одно слово. Они молчали. И все же у Петера возникло ощущение, что друг никогда не выдаст его.

После того как Нульф Альдер отдал на разорение домишко Большейчастью, туда повалила толпа, и менее чем через полчаса от всего крошечного хозяйства остался голый скелет, все было словно саранчой пожрано. Плоды кустарного промысла, искусные украшения, многочисленные ножички для резьбы и рубанки, накрахмаленные воротнички, очки, деревянные панели, оконные ставни, постельные принадлежности, доски и планки — все разграбили. Маттэ Альдер и Михель-угольщик одновременно ворвались в стойло. Они накинули на св. Елизавету веревку и начали спорить о том, кому должна достаться корова. Маттэ был сильнее, он столкнул Михеля в яму с навозом и вывел тощую скотину на волю. Михель же пришел в ярость, догнал обидчика и что было силы дал корове пинка. Корова потеряла равновесие, пошатнулась и, словно мешок с мукой, покатилась вниз по склону, сломала себе шею и околела. Михель-угольщик загоготал, вытер рот, измазанный навозом, с таким видом, будто откушал меду, и, торжествуя, крикнул Маттэ:

— Эй ты, дырка мокрая!!! А корова-то моя!!!

В первые недели после пожара снегу выпало чуть ли не по пояс. Потом наступила стужа, потом наступил голод. Однако эшбергские крестьяне держались вместе. Те, кого обошел огонь, делились молоком с оголодавшими и обносившимися за долгие ночи людьми, пекли хлеб, давали кое-какую одежонку, утешали, ободряли и даже выручали хворостом со своих делянок. Воспрянувшие духом погорельцы еще в январе принялись раскапывать развалины своих дворов. Дети и женщины сгребали снег в огромные кучи, и если кто-то вдруг находил что-либо из уцелевшей утвари, то с сияющими глазами показывал свою находку всем и каждому. В лесу у южной стороны деревни начали рубить новые просеки, и те, кому принадлежал лес, не скупились, разрешали валить самые толстые ели, давали под тягло своих лошадей, быков и коров, выстраивали целые обозы, которые тянулись к северной стороне. Так как зимний день короток, скотину нещадно настегивали, и от шкур животных в звенящем январском воздухе валил пар.

Сердцами людей, казалось, завладело какое-то загадочное великодушие. Те, что терпели нужду, не понимали, почему им так бескорыстно оказывают помощь. Они внушали себе, что это делается из благодарности Господу: ведь он сохранил дома живущих на южной половине. Никогда еще ни один Альдер не выручал по доброй воле ни одного Лампартера, не говоря уж о том, чтобы Альдер помогал Альдеру. Когда кому-нибудь случалось убирать сено за несколько минут до страшной грозы, обливаться потом и жилы рвать, сосед спокойно поглядывал из окна в надежде: авось пронесет, мол копнить сено рановато. И только когда начинался ливень, сосед спешил на помощь.

Уже летом того же года стало ясно, что основания для недоверия были. Оказывается, щедрые благодетели тайком вели списки, в которые аккуратнейшим образом вносилась каждая вязанка дров, каждый фунт коровьего масла, каждый каравай хлеба, каждое яйцо и каждый глоток вишневой наливки. Даже щепоть табаку, которой потчевали чуть ли не насильно, присовокуплялась к списку даров. А потом пришел день большого расчета, и заимодавцы не забывали долга в течение десятилетий, покуда не получали все до последнего гроша.

В несчастную рождественскую пору 1815 хода Элиаса видят бесцельно блуждающим по деревне. Проваливаясь в снег, он беспокойно бродит по огородам и выгонам.

Дыряв и изодран воскресный костюм — единственное, что осталось у него из одежды. У каждого, кто попадается ему на пути, больно сжимается сердце. Он стоит на ветру, как молодое вишневое деревце, которому мороз не дал расцвести. Тем, кто встречает его взгляд, становится не но себе, и кое-кто догадывается: дух детства уже угас в Элиасе. По утрам, пробуждаясь в трактирной зале, он не может удержать слез. Потом сидит неподвижно и считает сучки на темной поверхности деревянных стен. Пряжа мыслей тянется от сучка к сучку. Он думает о слабоумном братишке, когда слышит, как тот хватает ртом воздух на груди у матери. Иногда думает о Зеффе, которого начинает ненавидеть. Когда появится зелень, втайне клянется Элиас, он не будет помогать отцу ворошить сено, скрести корову, не будет давать болтушку маленькому теленку, а осенью убирать листья. Зато ночи, когда в трактире все на разные лады дышало, отхаркивалось, храпело, бормотало, кашляло, свистело, — ночи принадлежали Эльзбет, его возлюбленной, которой он спас жизнь. И Элиас не спит, он слушает ее дыхание, тонкое колебание губ. Он мысленно обоняет ее желтые, как осенний лист, волосы, нежно прикасается к маленьким ушам. Вот он зажмуривает глаза и начинает считать удары ее сердца. Мысли его обретают спокойное течение. Порой тело девочки вздрагивает, нарушая состояние полного покоя. В Мечтах об Эльзбет проносятся огненные вихри и мелькают картины: она ищет своего рыжего кота и не может найти его. Тут Элиасу хочется встать, подняться над телами спящих и пойти к Нульфихе, у ног которой лежит Эльзбет. Он бы положил покрытую холодным потом ручонку Эльзбет на свое теплое плечо, он бы обмахивал ладонью ее лобик. Но он не решается. И вот он напевает про себя колыбельную песню девочке. И незаметно засыпает сам.