Воры над законом, или Дело Политковского - читать онлайн книгу. Автор: Ефим Курганов cтр.№ 16

Большие выпуклые стеклянистые синие глаза подёрнулись вдруг какой-то непонятной мутью. Губы, складываясь в гримаску отвращения, что-то невнятное вышёптывали, невнятное и явно малорадостное.

Но император достаточно быстро справился с овладевшим им небывалым отчаянием, и решительно вскочил, обретя прежнюю уверенность и даже самоуверенность, всем видом показывая, что сейчас будет действовать, ну просто незамедлительно действовать, и весьма решительным образом.

Мускулы в громадном императорском теле налились. Взгляд обрёл всегдашнюю безапелляционность и жёсткость, полнейшее отсутствие сомнений. Даже обозначившаяся лысина обрела прежний блеск, напоминая носок начищенного сапога.

Да, имело место ужасающее воровство, да, оно было регулярным, да главный виновник всего происшедшего исчез. Всё так. Но нельзя сидеть сложа руки, нельзя опускаться.

Ещё остались преступники, остальные члены квартета расхитителей, и они должны быть наказаны в назидание потомству. А генералов-ротозеев, членов комитета, этих престарелых идиотов, просто гнать в шею. И пусть, раз не сумели доглядеть, как их подопечные воруют, сами представят денежки в казну, свои кровные. Всё до единого рублика. Где хотят, но пусть сыщут миллион. Следующий раз будут повнимательней. Нет! Следующего раза для этих болванов не будет.

Так примерно полагал государь в обычном своём бодром тоне. Он опять чётко знал, что необходимо делать, дабы восстановить порядок.

Но как бы государь ни считал, как бы ни бодрился (его мозг имел счастливое, но довольно глупое и опасное обыкновение спорить с реальностью и отбрасывать напрочь неприятные сообщения), афера Политковского нанесла по его внутреннему самоощущению весьма основательный, болезненный удар.

Ещё бы! Это, видимо, был первый такой по мощности и по полной осязаемости сигнал, прямо указывавший на то, что в некоторой части чиновничество нашей великой империи буквально погрязло в воровстве.

И это такой силы и близости сигнал, что его просто невозможно игнорировать. Надо помнить, что император Николай Павлович если за что и радел в первую очередь, так это за военное министерство. Так что нанесённый императору делом Политковского удар был особенно болезненным.

В общем, рапорт Долгорукова-Паскевича, личностей совершенно верноподданных, и даже рабски преданных государю, оказался вдруг, так уж получилось, самым настоящим боевым снарядом, и снарядом вполне разорвавшимся. Во всяком случае, для императора Николая Павловича, для коего как раз рапорт и предназначался, это было именно так.

Правда, оправившись от удара, государь стал вскорости делать вид, что ничего, собственно, и не произошло — так, мелочь, глупости, что-то не слишком значимое.

Однако тут грохнула целая артиллерийская канонада — позорная Крымская война, открывшая в военном министерстве много чего совершенно удручающего.

Интересно, говорят (слышал об этом от нашего министерского архивариуса), что рапорт сей потом куда-то исчез, затерялся среди императорских бумаг. Я обнаружил черновик в архиве генерал-фельдмаршала Паскевича — мне продал копию один из его наследников.

Полагаю, что царь уничтожил оригинал — с глаз долой, чтобы и не вспоминать об нём вовсе, как будто его и не было никогда. Слава Господу, что сохранился хотя бы черновик, хоть это и не окончательная редакция, видимо. Спасибо Паскевичу, что взял, да и не побоялся.

7-го февраля император Николай Павлович пригласил к себе на аудиенцию генерал-фельдмаршала Паскевича, вызванного из Варшавы, где он в ту пору был наместником, вершить дела военно-судной комиссии по делу о членах (бывших) комитета о раненых.

Его Величество без обиняков приступил к делу:

«Иван Фёдорович, ты, как видно полагаешь, я буду спрашивать о новостях происходящего ныне дознания? Ан нет. Ошибся, коли так думаешь, а ты ведь думать и не привык — ты привык дело делать, приказы исполнять. Так вот: об этих старых идиотах, которых я нынче погнал из комитета, говорить вовсе не будем. Да и что о них говорить, коли они ведать не ведали, что у них под боком творится? В шею их гнать — вот и всё…».

Паскевич выжидательно молчал, на лице же его не отражалось буквально ничего, только бравые седые усы шевелились. Государь продолжал:

«Меня интересуют гадкие личности изменников-воров, тех, кто под прикрытием этих престарелых болванов возмутительные дела творил. Да, имею в виду канцеляристов при комитете. Я знаю, что всех допросили (рапорт читал), и ты знаешь — тебе совершенно доверяю, но мне охота самолично в их мерзкие рожи поглядеть. Понимаешь меня?»

Паскевич, хитрый хохол, опять же молчал — в выцветших голубых глазах его не отражалось ровно ничего, но голова слегка дёрнулась, как бы в знак согласия, что ли, что можно было понять при очень большом желании.

Государь вдруг улыбнулся, даже хохотнул: «Да, я знаю, что мнение иметь — этот не по твоей части, да мне и не надобно твоего мнения, отнюдь. В общем, завтра утречком свези ко мне, сюда. Я самолично этих подлецов допрошу».

Вдруг в лукаво бессмысленном взгляде генерал-фельдмаршала появилось что-то смутно напоминавшее вопрос. Во всяком случае, так, видно, решил государь, ибо он молвил следующее:

«Когда, спрашиваешь?»

А Паскевич, между тем, не произносил ни слова. Ни единого звука.

Николай Павлович продолжил решительно и чётко, и это уже было понятно генерал-фельдмаршалу:

«Ровно к восьми утра, и ни минутой позже. Всю троицу, отвратительную, богомерзкую. И ты сам их сопровождаешь. Будешь, так сказать, за тюремного смотрителя, хе-хе».

При этом на лице Паскевича появилось какое-то подобие улыбки, впрочем, весьма подобострастной.

Такая вот состоялась аудиенция.

Ранним утром следующего дня к заднему крыльцу Аничкова дворца подъехала громадная тюремная карета, напоминавшая гигантский гроб, Из неё выскочил Паскевич, за ним появились трое арестантов, замыкали же шествие три польских улана.

Государь встречал их всех на пороге своего кабинета. Самолично завёл внутрь первого из троицы арестованных (им оказался кассир Рыбкин), а все остальные, включая и самого генерал-фельдмаршала), остались ждать за дверью.

Первые пять минут прошли в томительном молчании. Государь изучал, а точнее поедал глазами Рыбкина. Можно сказать, что не поедал глазами, а чисто испепелял своим огненным взором.

И вот, когда Рыбкин, фигурально выражаясь, превратился в жалкую горстку пепла, Николай Павлович и заговорил:

«Ну, что скажешь, бывший надворный советник Рыбкин?»

Тот вжался в стену и молчал.

«Сладко тебе жилось, поди? В золоте купался?»

Рыбкин решился открыть рот и жалко промямлил: