Стратегический взгляд. Америка и глобальный кризис - читать онлайн книгу. Автор: Збигнев Бжезинский cтр.№ 11

Однако Великая депрессия, грянувшая всего десятилетие спустя, стала тревожным симптомом внутренней уязвимости американского строя и ударом по глобальному престижу Штатов. Внезапный экономический кризис, повлекший за собой массовую безработицу и социальные тяготы, выявил как фундаментальные недостатки и слабости американского капиталистического строя, так и закономерное отсутствие эффективной системы социальной защиты (с которой как раз в то время начинала экспериментировать Европа). Тем не менее мифические представления об Америке как о кладезе открывающихся возможностей никуда не делись, прежде всего из-за нацистской Германии, в открытую противопоставлявшей себя общим для Европы и Америки ценностям. Более того, когда разразилась Вторая мировая, Америка стала последней надеждой Европы. Атлантическая хартия кодифицировала эти общие поставленные под угрозу ценности, признавая, по сути, что их сохранность зависит в конечном итоге от Америки. Америка стала главным приютом для европейских иммигрантов, бегущих от поднимающего голову фашизма, от ужасов войны и всё больше проникающихся страхом перед распространением коммунистической идеологии. По сравнению с прежними временами среди иммигрантов повысилась доля носителей высшего образования, что ощутимо способствовало социальному развитию страны и повышало её международный престиж.

Вскоре после окончания Второй мировой перед Америкой встала новая проблема — идеологическое соперничество с Советским Союзом. Новый соперник, помимо того что оказался серьёзным конкурентом в борьбе за мировое господство, выдвигал смелое альтернативное решение в общечеловеческих поисках пути к светлому будущему. Великая депрессия на Западе и одновременное появление Советского Союза как основного победителя Второй мировой (к концу 1940-х Москва главенствовала на большей части Евразии, включая в то время даже Китай) способствовали укреплению престижа советского коммунизма. Его грубое и идеологически более хитроумное сочетание идеализма и материализма составило в мировом масштабе серьёзную конкуренцию «Американской мечте».

Со своей революционной колыбели молодое Советское государство утверждало, что работает над созданием первого в мире идеально справедливого общества. Опираясь на уникальные идеи марксизма, СССР возвещал новую эру целенаправленно планируемых социальных нововведений, базирующихся на эгалитарных принципах, насильственно институционализированных просвещенным руководством. Навязанный идеализм на службе рационального материализма оказался заразительной утопической формулой.

Несмотря на лежащий в её основе массовый террор, принудительный труд, массовые депортации и истребление народа с государственной подачи, советская формула вызывала отклик многих представителей политически пробудившегося человечества, потрясенного двумя кровопролитнейшими войнами. Она будоражила умы беднейших слоев более развитого Запада, чью веру в промышленный прогресс подорвала Великая депрессия; азиатских и африканских народов, освобождающихся от колониального гнета, и в особенности радикальных интеллектуалов, пытающихся в этот бурный век обрести идейную почву под ногами. Даже сразу после Октябрьской революции, когда эксперимент ещё только набирал обороты на фоне социальных лишений и гражданской войны, у посещающих страну иностранных интеллектуалов он вызывал симпатию, сравнимую с симпатией к молодой Америке. «Я видел будущее, и оно работает», — провозгласил увлеченный левыми идеями американский писатель и журналист Линкольн Стеффенс после краткого визита в Россию в 1919 году.

В последующие десятилетия именно на этой вере строилось превознесение советского эксперимента, игнорирующее и даже оправдывающее беспрецедентный размах массового истребления. Жан-Поль Сартр, Ким Филби, англиканские священники и квакерские проповедники, африканские и азиатские борцы с колониальным режимом и даже бывший вице-президент Соединённых Штатов, посетивший советский исправительный лагерь, представленный ему как центр социальной реабилитации, — все распространяли убеждение, что советская модель намеренно «рационализированного» строительства будущего — это шаг вперед по сравнению со спонтанным и непредсказуемым американским путем развития. В эпоху, когда социальная инженерия впервые продемонстрировала свою состоятельность, это убеждение оказалось созвучно многим.

Обманчивую привлекательность советской модели подкрепляли утверждения, что в Советском Союзе наконец близилась к осуществлению мечта о социальном равенстве, полной занятости и доступном всеобщем здравоохранении. Кроме того, к середине 1960-х советские успехи на начальном этапе космического соревнования с США, не говоря уже о формировании российского ядерного арсенала, предзнаменовали неизбежный, казалось бы, триумф Советского Союза в идеалистическо-материалистическом соперничестве с Америкой. Подобный исход официально прогнозировался и самими советскими руководителями, заявлявшими с трибуны, что к 1980-м советская экономика перегонит американскую.

Первое открытое противостояние с Америкой неожиданно оборвалось четверть века спустя — как раз в те годы, на которые Кремль прогнозировал безоговорочную победу советского строя. По ряду причин, коренящихся как в просчетах советской внешней политики, так и во внутренней идеологической бесплодности, развале управленческого аппарата и социоэкономическом застое, не говоря уже о растущей политической напряженности в Восточной Европе и враждебности с китайской стороны, Советский Союз рухнул. В результате его падения обнажилась ироническая истина: почти во всех аспектах социального устройства притязания на системное первенство, подхваченные иностранными почитателями, основывались на фальши. Этот огромный просчет маскировался интеллектуально притягательной претензией на «научное» социальное руководство, провозглашаемое правящей верхушкой, которая цинично скрывала собственное привилегированное положение, осуществляя тоталитарный контроль над остальным народом. Как только этот контроль дал трещину, под осыпающейся штукатуркой советской политической системы обнажилось неприглядное в своей относительной отсталости и бедности нутро. В действительности Советский Союз мог соперничать с Америкой только в одной сфере — военной мощи. Так во второй раз на протяжении XX века Америка продемонстрировала, что не имеет себе равных.

Какое-то время после 1991 года казалось, что Америка теперь может долго почивать на лаврах — соперников не предвидится, зато подражателей по всему свету хоть отбавляй, и история как будто приостановилась. Считая системное соперничество законченным, американские руководители, наступая на те же грабли, что и их потерпевшие поражение советские конкуренты, начали с уверенностью называть наступающий XXI век американским. Задал тон президент Билл Клинтон в своей второй инаугурационной речи 20 января 1997 года: «На этой последней президентской инаугурации XX века давайте обратим взоры к тому, что ждёт нас в следующем столетии... На заре XXI века Америка выступает единственной в мире незаменимой державой». Ему вторил с ещё большим апломбом сменивший его на президентском посту Джордж Буш-младший: «Наша страна избрана Господом и назначена историей образцом для подражания всему остальному миру» (28 августа 2000 года).

Однако вскоре впечатляющий скачок Китая на вершину мировой иерархии — всколыхнувший унявшуюся со времен блестящего экономического подъёма Японии 1980-х тревогу в американской душе — и растущий в 2000-х государственный долг вызвали сомнения относительно устойчивости американской экономики в долгосрочной перспективе. После 11 сентября неопределенная «война с террором», переросшая в 2003 году в одностороннюю войну против Ирака, способствовала распространению неприятия внешней политики Штатов даже среди их друзей. Грянувший затем в 2008-2009 годах финансовый кризис подорвал веру мировой общественности в долговечность экономического первенства США, одновременно ставя под вопрос социальную справедливость и деловую этику американского строя.