Сентябрьские розы - читать онлайн книгу. Автор: Андре Моруа cтр.№ 14

Фонтен все еще колебался. История с Вандой породила в нем неуверенность и недовольство собой. Он в порыве нежности и любви был готов вернуться к жене. Вот только она никак его не поощряла. Много раз во время совместных прогулок он пытался воскресить атмосферу прежних счастливых дней. Она довольно резко опускала его на землю, начиная обсуждать какие-нибудь бытовые вопросы, которые Фонтену представлялись заурядными и бессмысленными. Он замолкал и вновь начинал пережевывать свои горести.

– Бодлер был прав, – сказал он однажды Марсена. – Человек может в течение двух дней обходиться без пищи, а без поэзии нет. Я не желаю, чтобы меня постепенно засасывал быт. В сущности, условием нашего существования является неприятие того, что нас окружает. Согласие со всем – это смерть. Труп смиряется с тем, что он есть лишь то, что есть. Но это единственный пример.

Со скорбным выражением лица вошел Алексис:

– Пришел тот месье.

Фонтен, казалось, размышлял вслух:

– Да-да, Овидиус Назо… Может, это и выход, хоть на какое-то время?.. Видите ли, друг мой, к пятидесяти-шестидесяти годам мы, словно панцирем, обрастаем долгом, обязательствами, ограничениями, и этот панцирь такой тяжелый и плотный, что нам становится тяжело его носить… Меня это удручает… Знаете, омары время от времени прячутся в какую-нибудь расщелину в скале и наращивают новую скорлупу. Мне было бы нужно преображение, линька, если вам угодно… Овидиус Назо, возможно, посланник Божий… Алексис, пригласите вестника богов.

Алексис сочувственно покачал головой и крадучись вышел.

В тот день Фонтен, не читая, подписал контракт, предложенный ему Петреску. Он брал на себя обязательство провести полтора месяца в Южной Америке, затем две недели в Соединенных Штатах. Уезжать из Франции надо было в начале августа, и для того, чтобы подготовиться к лекциям, оставалось совсем немного времени. О чем нужно будет говорить?

– О самых современных сужет, – посоветовал Петреску.

– Что вы называете современным, друг мой? Это запоздалые отзвуки спора о древних и новых. Если верить некоторым молодым людям, я совершенно несовременен.

– Мэтр, вы вечный, – сказал Петреску… – Сужеты? Там они любить все новое. Можно говорить про экзистенциализм… Или говорить о себе… Это не есть важно… Если я ставить на афиша: ГИЙОМ ФОНТЕН, даже без титул, все женщины бежать в театр… Триумф, мэтр, будет триумф.

Полина приняла это решение безропотно и даже с некоторым облегчением. Выяснив, какой в этих странах климат, она стала подбирать необходимую одежду. Петреску должен был сопровождать «мэтра» в поездке и заботиться о его нуждах. Эрве Марсена отправился вместе с Фонтеном в Бордо, где паломникам предстояло сесть на корабль. Фонтен показался ему взволнованным и довольно несчастным. Казалось, он мечтал о прощальной сцене, а возможно, искал последний шанс отказаться от поездки. Госпожа Фонтен сделала все возможное, чтобы не оставаться с мужем наедине. В последний момент перед тем, как Фонтен ступил на трап, она позволила себя обнять, но выглядела при этом на удивление спокойной. Стоя на причале, она крикнула:

– Вы не забыли свои авторучки, Гийом? А две пары очков? А паспорт?

Опершись на леер, он раздраженно отвечал:

– Ну конечно, я вам уже три раза говорил.

Это были последние внятные слова перед отправлением. Следующую фразу заглушил гудок сирены.

В чем ты преуспел? В том, чтобы убедить меня, что меня еще можно любить? Нет, ты пробудил во мне демона, который мучил меня в юности, ты возродил мои прежние страдания.

Шатобриан

Когда около полуночи Гийом Фонтен вошел в холл отеля «Боливар» в Лиме, он внезапно почувствовал, что совершенно выбился из сил. Вот уже четыре недели он перемещался из города в город то на самолете, то по железной дороге. В Бразилии и Аргентине, в Уругвае и Чили он читал лекции, выступал перед журналистами, держал речь перед академиками. Чем больше проходило времени, тем явственней ощущал он бессмысленность всей этой суеты. В начале путешествия его поддерживало то тепло, с каким его неизменно встречали, а также энтузиазм Петреску, который беспрестанно повторял: «Триумф, мэтр! Я вам говорить: триумф». Постепенно похвалы стали его утомлять. Из-за того, что лекции и встречи следовали одна за другой, он обречен был снова и снова повторять банальности; при мысли об этом он покраснел. Когда он оставался один, его, словно зубная боль после недолгой передышки, вновь начинали терзать воспоминания о любовном приключении. «Ах, Полина, Полина! – думал он. – Если бы вы были чуть более нежны со мной, ничего подобного бы не произошло и мне не пришлось бы сейчас скитаться среди этих иностранцев, как изгнаннику!»

Петреску, который переводил для него приветственные слова управляющего отелем, он устало прошептал:

– Друг мой, главное, скажите ему, чтобы он не пускал ко мне посетителей… Предупреждаю вас, эта помпезность, которую я вынужден выносить, меня просто убьет.

– Нет помпезность, мэтр… Здесь, Лима, вы отдыхать… Мы здесь четыре дня и только две лекций.

– А сколько президиумов?

– Только одна, мэтр… Теперь – не надо меня ругать – перед тем, как спать, надо пресс-конференций… Пять минут!

– Но зачем, друг мой, зачем? Чтобы назавтра в Лиме обо мне говорили то же самое, что уже говорили в Монтевидео, в Сантьяго, в Вальпараисо? Зачем нам это? Этим тщеславным прикрасам я предпочла бы пепел… [7]

Петреску грустно покачал головой. Не может быть, чтобы француз готовил это всерьез, он просто не понимает сам, что говорит.

– Принимать пресса – это важно, мэтр, она здесь очень много влияния… Но здесь, Лима, журналисты не говорить французски так хорошо, как Аргентина.

– И что же, друг мой? А я не говорю по-испански… О чем весьма сожалею. Если бы Корнель и Гюго не знали этого языка и этой поэзии, они не стали бы теми, кем стали… Но что есть, то есть.

– Знаю, мэтр… Я все устроить, у вас есть переводчик. Она молодая актриса, быть у нас на гастролях год назад… Очень известная Южная Америка… Долорес Гарсиа… Она вам понравится, мэтр… Красивая, прелестная… Вот она.

В комнату как раз входила молодая женщина, светловолосая, с непокрытой головой.

– Да, весьма прелестная, – согласился Фонтен.

Лицо с чуть выступающими скулами выдавало в ней индианку. Глаза цвета морской волны, обрамленные черными ресницами, были живыми и мягкими. Яркие губы изогнулись в кокетливой улыбке.

– Qué tal [8] , Lolita? – сказал Петреску. – Сеньора Долорес Гарсиа; мэтр Фонтен… Когда вы входить, Лолита, мэтр на десять лет меньше.