Генерал Абакумов. Палач или жертва? - читать онлайн книгу. Автор: Олег Смыслов cтр.№ 53

В. Н. Пшеничных полностью отбыл в лагерях свои 10 лет, хотя из заключения многократно подавал заявления в самые высшие инстанции советского государства, с просьбой пересмотреть приговор как несправедливый. И уже освободившись из лагеря, в 1961 году он написал большую, подробную жалобу на имя Н. С. Хрущева, где подробно описал пытки, которым его подвергали сотрудники СМЕРШ: «Четверо суток я не подписывал лживый, неправдоподобный, сфабрикованный материал. На пятые сутки начались зверские, нечеловеческие пытки. Били! Вывертывали руки, ноги. Одевали на голову собачий намордник и сжимали с такой силой, что из ушей и носа текла кровь. И дают подписывать сфабрикованное дело.

Восемь дней и восемь ночей меня подвергали зверским пыткам следователи 287-й стрелковой дивизии… И я подписал весь материал, что я враг народа…

Из лагеря я подал на имя Сталина 11 жалоб, но ни на одну жалобу я не получил ответа.

… Так я стал жертвой изверга рода человеческого Сталина»».

Капитан юстиции М. Делаграмматик в годы войны работал судебным секретарем в военных трибуналах корпуса, армии, крупных гарнизонов. Как он сам вспоминает, эта небольшая должность позволила ему увидеть советскую репрессивную машину лицом к лицу. Как выпускник литературного факультета Московского института истории, философии и литературы (ИФЛИ) он был мобилизован 7 июля 1941 года. После окончания десятимесячных курсов военных юристов при Военно-юридической академии Делаграмматика, в мае 1942 г., в звании военюриста направили в распоряжение Военного трибунала Южного фронта. Уже там он получил назначение в Военный трибунал 3-го гвардейского стрелкового корпуса, где проник в тайны советской юстиции. Вот что он пишет: «В каждой дивизии, корпусе, армии и фронте существовала трехэлементная система карательных органов (термин той эпохи): Особый отдел НКВД, военная прокуратура и военный трибунал.

В функции Особого отдела НКВД (начальник, заместитель, следователи, комендант, бойцы, камера предварительного заключения) входило следить за политическим и моральным состоянием корпуса, выявлять государственных преступников (изменников, шпионов, диверсантов, контрреволюционные организации и группы лиц, ведущих антисоветскую агитацию, и других), вести следствие по государственным преступлениям под надзором прокуратуры и передавать дела в военные трибуналы. В корпусе начальником Особого отдела был подполковник Руденко, украинец лет тридцати пяти — сорока, высокий плотный мужчина, носивший черное кожаное пальто. С работниками Особого отдела я знакомился в офицерской столовой. Секретарь Особого отдела Аня Рыбакова была довольно общительной, рассказывала в кругу трибунальцев и прокуроров о некоторых деталях «творческой лаборатории» особистов.

В их распоряжении находился большой штат уполномоченных в полках и батальонах, а также разветвленная сеть сексотов. Нередко особисты к делам, поступавшим в наш трибунал, приобщали запечатанный конверт с надписью: «Только для председателя ВТ», — там содержались агентурные данные о подсудимом. Так, например, источник «Рейкин» сообщал, что подсудимый — человек «хитрый и коварный», служил офицером белой армии. Несложно было вычислить, что подсудимому-то в ту пору было всего шестнадцать. Впрочем, этот полуюношеский-полуотроческий возраст для трибунальцев не служил оправданием. Иногда сексоты выступали на судах свидетелями (или лжесвидетелями — если требовала того ситуация)».

Интересно, что, по воспоминаниям М. Делаграмматика, трудовые будни трибунальцев были напрямую связаны с обстановкой на фронте: «Жестокость карательной политики определялась поражениями и успехами: при нашем отступлении военные трибуналы выносили жесткие приговоры и патронов не жалели». Даже в затишье на фронте Особый отдел, прокуратура и военный трибунал без дела не сидели: «Последний рассматривал преимущественно дела по обвинению в дезертирстве, членовредительстве (самострелы), должностных преступлениях и др. Больше всего, пожалуй, было дел о дезертирстве (193.7, п. 2 УК РСФСР)».

Были в затишье и дела за «шпионаж»: «Так расстреляли киевлянку Ольгу Сердюк, обвиненную в шпионаже. Перед судом предстала молодая, крупная женщина, военная медсестра. Она обвинялась в самом тяжелом преступлении — 58–16, то есть в измене Родине, совершенной военнослужащей. Этот состав преступления включал не только переход на сторону врага, активное ему содействие, но и шпионаж. Составляя протокол, я не встретил в ее показаниях фактов шпионской деятельности. Она признала, что была завербована в лагере военнопленных, дала подписку сотрудничать с немецкой разведкой, — этим дело и ограничилось. Но для военного трибунала основополагающее значение имел сам факт вербовки, даже не сопровождаемый разведывательной деятельностью. Мало того, и о вербовке было известно лишь со слов подследственной, без всяких вещественных доказательств. И вот — обвинительный приговор и скорый расстрел.

Старший секретарь военного трибунала Шарков однажды поделился со мной методикой выявления немецких шпионов. Начальник Особого отдела НКВД корпуса, высокий и плотный человек, заходил в камеру, где находились военнослужащие, подлежащие проверке (освобожденные или бежавшие из плена, бывшие в окружении, партизаны), выбирал и уводил какого-либо слабого или боязливого бойца, применял к нему свои огромные кулачищи и получал таким образом признание в шпионаже. Дальше несчастного ожидало мучительное следствие, трибунал и казнь. Такова, видимо, и природа «шпионажа» Ольги Сердюк. Бедная песчинка в трибунальской машине!

Вскоре после суда над Сердюк меня встретил комендант Особого отдела, извлек из планшета акт о приведении в исполнении смертного приговора и передал его мне для приобщения к делу. В этом акте главную роль в завершении жизненной драмы играл сам комендант, обязательно присутствовал при этом прокурор. Фамилия, имя и отчество коменданта указывались в документе.

… Другие шпионские дела, рассматриваемые нашим военным трибуналом, были столь же сомнительны. Мои коллеги из военного трибунала иногда не без едкости спрашивали особистов, почему разоблаченные ими немецкие агенты так малодеятельны. У особистов всегда был стандартный ответ: наиболее способных и активных шпионов направляют в Москву и там иногда перевербовывают.

Однажды Иоффе рассказал мне об одном курьезе, закончившемся, однако, хорошим сроком: судили полковника, обвиняемого в контрреволюционной агитации (58–10, ч. 2 УК РСФСР), и дали десять лет лагерей. Вся «агитация» состояла в том, что тот рассказал, как учился с С. М. Буденным в академии и тот не осилил десятичные дроби».

Топорной работой Особого отдела 58-й армии М. Делаграмматик называет дело Шифмана: «Старший лейтенант Шифман был политруком полевой почты № 1577 нашей армии. Там работали в основном девушки, призванные в армию. Парадоксально, что политрук, представитель партии, обвинялся в антисоветской агитации (58–10, ч.2 УК РСФСР). Политрук отрицал обвинение, но признал, что в частном разговоре сообщил некоторые факты об извращении политики партии в области коллективизации в 30-х годах, об отдельных восстаниях крестьян против коллективизации, в подавлении которых участвовал якобы С. М. Буденный. Приговор трибунала был суров: восемь лет ИТЛ с поражением в политических правах. Хотя все говоримое Шифманом можно было прочитать в «Кратком курсе истории ВКП(б)».