Золотой век Венецианской республики. Завоеватели, торговцы и первые банкиры Европы - читать онлайн книгу. Автор: Фредерик Лейн cтр.№ 30

Победа в битве принесла генуэзцам не больше выгоды в войне, чем военные победы, одержанные венецианцами ранее. Потери Дории оказались такими большими, что он не смог следовать дальше и напасть на Венецианскую лагуну. В отсутствие блокады Венеция на следующий год оснастила новые эскадры. Более того, Доменико Скьяво, венецианский пират, командовавший несколькими кораблями, уцелевшими после битвы при Корчуле, поднял дух своих соотечественников, совершив неожиданный налет на саму Геную. Он хвастал, что бросал монеты с изображением святого Марка с волнолома Генуи. На следующий год Венеция и Генуя заключили мир на условиях сравнительного равенства.

Если Доменико Скьяво в самом деле мог бросать дукаты с волнолома в гавани Генуи, то только потому, что он использовал как базу близлежащее Монако, княжество, которым в 1297 году овладел Франческо Гримальди, глава генуэзских гвельфов. Семьи Дориа и Спинола, главы партии гибеллинов, захватившей власть ранее, довели аристократов-гвельфов до открытого восстания, конфисковав и продав их имущество. После поражения при Корчуле Венеция заключила союз с генуэзскими гвельфами в Монако. Именно боязнь внутреннего врага, гвельфов, а также уважение к власти Венеции заставили правителей Генуи согласиться с условиями мирного договора, согласованными в 1299 году.

По этим условиям Венеция признавала первенство Генуи на всей Генуэзской Ривьере, а Генуя признавала власть Венеции над ее заливом. По договору в случае любой войны на Адриатике ни один генуэзский корабль не имел права заходить в море, кроме тех, что следовали в Венецию. Венеция, со своей стороны, прекращала всякую поддержку гвельфов в Монако; после этого Гримальди сочли возможным нападать на венецианские торговые суда, как и на суда генуэзских гибеллинов. В договоре не упоминались ни Пиза на западе, ни византийский император на востоке. Венеция по-прежнему могла продолжать войну против греческого правителя, вылившуюся в ряд пиратских набегов, которые венецианцы начали еще во время Генуэзской войны. Оставался открытым вопрос о том, кому забирать львиную долю от растущего торгового оборота по ту сторону Черного моря. Сохранялось и соперничество Генуи и Венеции в Заморье. Судя по условиям мирного договора, снова можно сказать: сторона, выигравшая битвы, проиграла войну. В 1270 году генуэзцы не хотели заключать мир, потому что их «честь» оставалась неудовлетворенной, хотя их прибыль возросла. В 1299 году победы удовлетворили их гордость, зато пострадала прибыль.

Мирный договор оставлял нерешенными столько вопросов, что все зависело от того, как соперники воспользуются возможностями, предлагаемыми миром. Слабость внутренней политической организации Генуи, которая не давала ей в полной мере насладиться победами на море, ярче проявилась в следующем столетии. В конечном счете исход генуэзско-венецианского соперничества не сводился к превосходству в искусстве навигации или морских сражениях; после 1270 года Венеция такими преимуществами не обладала. Все решалось навыками в другой сфере – социальной организации, где генуэзцы и венецианцы обладали различными талантами.

Мифы о Венеции необычайно живучи. Как писал Эмерсон, «время превращает в блистающий эфир прочную угловатость факта», однако мифы захватывают воображение и противоречат документальным данным. Некоторые мифы даже оказывались творцами реальности и выплавили историю Венеции.

Самая древняя дошедшая до нас легенда связана с зарождением суверенной независимой Венеции. Стремление к целостности государства, к его высшей власти над всеми людьми и группами разительно отличает Венецию от таких итальянских городов-государств, как Генуя или Флоренция. Несомненно, такое стремление во многом выкристаллизовалось из привычек политического поведения, образованных в то время, когда Венеция входила в состав Византийской империи, ибо резкого разрыва с византийской традицией не наблюдалось. Но, как ни парадоксально, стремление к верховенству государства подкреплялось мифом об исходных независимости и самоуправлении. Другие итальянские города-государства позднего Средневековья теоретически признавали верховную власть императора или папы. Венецианцы же вовсе не стремились к тому, чтобы власть их правительства легитимизировалась некими верховными инстанциями. Они считали свое правительство легитимным и обладателем конечной власти, потому что оно выражало волю венецианцев, народа, который всегда был свободен, то есть независим от внешнего управления. Андреа Дандоло, дож и авторитетный летописец XIV века, игнорировал тот факт, что первым правителем Венеции был византийский чиновник, присланный в те годы, когда Венеция еще входила в состав Византийской империи. По версии Дандоло, в 697 году венецианцы из различных поселений и с островов в лагуне собрались по собственной инициативе. Представители знати и простолюдины якобы сами решили выдвинуть единого предводителя, герцога или дожа, заменившего собой чиновников, называвшихся трибунами, которые до того времени управляли отдельными поселениями.

Сознание независимости и суверенитета усиливал культ святого Марка. Другие итальянские города также подкрепляли свою автономию, выбирая себе того или иного небесного покровителя. Например, в Генуе особо почитали святого Георгия. Венеция отождествляла себя с евангелистом Марком. Дандоло начал свою хронику с рассказа о том, как святого Марка штормом вынесло в Венецианскую лагуну и он заложил в Аквилее храм, от которого образовалась венецианская патриархия. В легенде рассказывается о том, как святой однажды ночью нашел убежище на том месте, где впоследствии появилась церковь Святого Марка, и как он мечтал о том, чтобы на том месте построили храм в его честь. После того как два купца, вернувшиеся из торговой экспедиции в Александрию, сообщили дожу, что привезли мощи святого Марка, убеждение венецианцев в том, что евангелист Марк является особым покровителем Венеции, лишь укрепилось. Культ святого Марка стал символическим выражением их верности друг другу, их единства.

Характерно, что по прибытии в Венецию купцы отнесли святые мощи дожу, а не епископу или патриарху. Хотя венецианцы, как другие средневековые христиане, считали себя религиозной общиной, возводя свое происхождение, как показывают легенды о святом Марке, к христианским общинам, образованным самим апостолом на территории Римской империи, главой общины они считали не священнослужителя, а дожа. Храм святого Марка считался домовой церковью дожа; в нее и поместили драгоценную реликвию. Храм святого Марка не был кафедральным собором местного епископа, тот избрал для себя храм на острове Сан-Пьетро-ди-Кастелло. Позже остров Кастелло, занимавший видное место среди ранних поселений, превратился в захолустный квартал, населенный моряками, а центрами венецианской жизни стали районы вокруг площадей Сан-Марко и Риальто. Даже в церковных делах епископ Кастелло играл второстепенную роль; его затмевал патриарх. Как объясняется в главе 1, патриарх сидел вовсе не в самой Венеции, а в Градо, на краю Венецианской лагуны; там он считался преемником традиций прежнего Аквилейского патриархата. В большинстве средневековых городов до развития общинных институтов главой правительства считался епископ. В Венеции все было несколько иначе отчасти из-за сильной византийской традиции подчинения духовенства светской власти, а отчасти потому, что и патриарх не был епископом Венеции, и церковь Сан-Марко не считалась его храмом. Дож и государственные служащие олицетворяли богатство, подкрепленное благоговением перед мощами святого, и именно власть и славу венецианского государства символизировал лев святого Марка.