От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - читать онлайн книгу. Автор: Фернан Кайзергрубер cтр.№ 69

Была еще ночь, во всяком случае день еще не совсем наступил, когда мы прибыли утром в Корсунь[-Шевченковский]. Когда вечером я проснулся, день уже закончился. Мы больше не знаем, как живем. Нет ни малейшего понятия о времени; день и ночь для нас не более чем природные явления. Долгое время у нас не было определенных часов для еды, чтобы отметить полдень, никаких фиксированных моментов, чтобы приспособить под них распорядок дня. Теперь розыски пропитания больше похожи на поиск сокровищ! И мы находим еду только благодаря чуду. Нас четверо «бургундцев» среди немецких товарищей. Другие находятся где-то еще, рассеянные практически повсюду. Мы с Дрионом отправляемся на поиски еды, каждый в своем направлении, дабы удвоить шансы отыскать хоть что-нибудь. Я брожу среди лунного ландшафта, среди всевозможных руин и обломков. Остатки обугленных стен, разбитые или сожженные машины, трупы лошадей, воронки от снарядов и бомб. Встречаются похожие на привидения тени. Все словно как в трагической опере с декорациями, более правдивыми, чем в самой жизни; эффект музыки Вагнера достигается артиллерийской канонадой вокруг нас, а освещение создают пожары в городе и по всей округе. Весьма дорогостоящая постановка!

Перебираюсь из руин на дорогу, чтобы ускорить путешествие по кругам Дантова ада. Проваливаюсь в щебень, поскальзываюсь и чаще, чем обычно, подворачиваю лодыжки. И когда, усталый и раздраженный, поворачиваю назад, то обнаруживаю длинное одноэтажное строение, сильно обветшавшее, но которое война большей частью пощадила. Из него доносятся звуки лихорадочной деятельности. Здание крайне скудно освещено, и, чтобы найти дверь, мне приходится обойти его кругом. Я нахожу ее с другой стороны, и там толпятся люди. Может, меня привел сюда запах? Уж и не знаю, но в этом сарае армейская пекарня. Тут трудится с десяток немецких солдат, а водители грузовиков и те, кто с ними приехал, нагружают свои машины хлебом! Вот вам пожалуйста, мы практически в двух шагах от конца света, а они трудятся, словно ни в чем не бывало. Как хорошо, что от нас не требуют предъявить карточки довольствия с печатью! На самом деле парни очень дружелюбны и, невзирая ни на что, дают мне три-четыре батона серого хлеба, которые чуть больше наших pistolets, небольших французских булок. Совершенно счастливый, я спешу в дом, где мы спали и где предполагаю встретить Дриона. Я сбиваюсь с пути и, прежде чем выйти на правильную дорогу, иду не в ту сторону. Добравшись до места, не нахожу там Дриона, только трех-четырех «бургундцев». Вернулся ли он? Где он? Я жду, ломаю себе голову и не смею без него приняться за плоды своих поисков. После долгого ожидания я более не могу терпеть, потому что за несколько дней успел забыть вкус хлеба! Оставляю батон для Йозефа, а два отдаю товарищам. По дороге безостановочно движутся колонны пехоты и техники, и я понапрасну зову друга. Среди войск нет никаких Йозефов. Меня снова накрывает усталость, и я закрываю глаза. Всего лишь на мгновение, ведь я жду Йозефа!

Когда я открываю глаза, уже светло, и мне требуется некоторое время, чтобы вспомнить, что я все еще жду Йозефа, который так и не вернулся. «Бургундцы» ушли, но здесь остается еще двое. И я, мучаясь от укоров совести, делю с ними батон, который приберегал для Йозефа. Нахожу бадью, чтобы хоть как-то побриться, но нет ни бритвы, ни мыла, ни полотенца. Вместо этого нижний край моей рубашки. Засунутый в штаны, он быстро высохнет. Втроем мы выходим и присоединяемся к войскам, покидающим Корсунь[-Шевченковский] в юго-западном направлении.

На выходе из города мы обнаруживаем колонну, растянувшуюся в бескрайних снегах, все рода войск вперемешку, пехота, обозы и техника. Мы не прошли и часа, когда низко над горизонтом появились русские самолеты, которые на бреющем полете стали расстреливать колонну из пулеметов. Отпрыгиваем в сторону и плюхаемся в грязь, лишь бы уйти с линии огня, а потом возвращаемся обратно, продолжить движение. Мертвые остаются лежать на земле, санитары немедленно бросаются к раненым. Несколько минут спустя самолеты возвращаются и сбрасывают несколько бомб. Сейчас они осмелели, поскольку наши самолеты не преследуют их. А ведь не так давно было достаточно единственного немецкого истребителя, чтобы обратить в бегство три-четыре русских самолета. Не поймите меня неправильно, я вовсе не утверждаю, что все их пилоты трусы. Но могу честно сказать, что я много раз видел, как русские летчики, даже имея подавляющее преимущество, всегда первыми выходили из боя. Но сейчас, уверенные в победе, они действуют смелее.

Когда мы встаем, чтобы вернуться на дорогу, впереди и позади нас горит техника и к небу поднимаются столбы черного дыма. Повсюду дорогу преграждают разбитые грузовики, повозки и трупы лошадей. И снова нам приходится браться за работу – оттаскивать в сторону обломки, освобождая тем самым дорогу. Это непросто для таких, как мы, измотанных и голодных людей. Тем не менее, хоть с великим трудом и медленно, мы продвигаемся вперед. Русские самолеты возвращаются еще два раза и атакуют нас, делая целых четыре захода, уходя и возвращаясь. Каждый раз все больше людей остается лежать в снегу, который станет их единственным местом упокоения. Когда мы обходим горящие машины, то согреваемся от их огня, однако дым и едкий запах горящей резины разъедает горло. Этот запах огня, гниющих останков тел и пороха повсюду преследует нас; это запах войны! Уже ночью мы наконец добираемся до Стеблева, вымотанные до предела, но разве могло быть иначе? Наши натруженные руки обморожены и покрыты ссадинами. И, как всегда, нечего пожевать!

14 февраля я возвращаюсь на дорогу от Стеблева к Шендеровке. Температура снова упала, и мороз пробирает до костей. Сегодня нам, несмотря ни на что, снова приходится выталкивать машины из грязи и бросать, безнадежно застрявшие. Ближе к концу дня, у самого берега пруда, я натыкаюсь на грузовик. Один из наших, вышедший из строя. В нем я нахожу братьев Гай Ми. и Й. Гербеков, Андре С. и еще двоих. Очень хочу есть и умираю от жажды, а все фляжки пусты. Несмотря на холод, пруд не замерз, если не считать несколько льдин. Застоявшуюся воду покрывает толстый слой бурой, синевато-зеленой тины. Я не могу противиться искушению и совершенно не беспокоюсь о тифе! Хватаю винтовку с грузовика и привязываю к стволу шлем, которым размешиваю поверхность воды, чтобы как можно лучше разогнать тину. Потом, резким движением, даю воде наполнить котелок и вытаскиваю его. Тина прилипает к шлему, и эта вязкая субстанция сползает вниз и расплывается по земле.

Один из братьев, Гай Ми., обнаружил на дне сухарного мешка картонную колбочку с лимонной кислотой, которую мы размешиваем в шлеме с водой, дабы отбить привкус лягушатины! Некоторые, когда пьют, зажимают нос или крестятся. Другие предпочитают смаковать то, что проглатывают, однако не рискуют выпить всю жижу до дна. Теперь остается только ждать, чтобы посмотреть: что сильнее, тиф или организм легионера! Могу заверить вас, что никто из нас не умер, по крайней мере от тифа.

Наступает вечер, а с ним падает и температура. Становится все холоднее и холоднее. Мы все сгрудились в грузовике, укрывшись брезентом и прижавшись друг к другу, дабы сберечь тепло наших тел – или мне следует сказать наше человеческое тепло? Несмотря на то что несколько раз, из-за холода или звуков колонн на марше, мы просыпаемся, мне удалось немного поспать, чтобы отчасти восстановить силы. Проснувшись, я вынужден как следует подвигаться и энергично помахать руками, дабы размять онемевшее тело и немного согреться. «Бургундец», направляющийся из Стеблева в Шендеровку, сообщает нам о гибели нашего командира, подполковника Липперта! Это известие потрясает нас, лишает дара речи. Нет ни единого легионера, который глубоко не уважал бы своего командира. Он был исключительным человеком, слегка застенчивым, но невероятно отважным и мужественным, его честность не подвергалась сомнению. Он жил той же жизнью, что и его солдаты, и делал для них все, что было в его силах. Питался так же, как и они, ничем не лучше. На этом мне придется остановиться, потому что сам он не позволил бы мне пространных словоизлияний на его счет.