Цветочки Александра Меня - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Пастернак cтр.№ 59

Священник Генрих Папроцки

Поражала его невероятная эрудиция. Он легко переходил от одной проблемы к другой из разных областей знаний: геологии, биологии и зоологии, антропологии, философии, истории религии, богословия, истории литературы, поэзии и литургики. Был типичным русским мыслителем, столь редким в других странах, мыслителем, охватывающим различные сферы познания и стремящимся создать синтез: синтез науки и христианства. Был в этом наследником великих русских мыслителей, особенно о. Павла Флоренского, которого высоко ценил, Владимира Соловьёва, о. Сергия Булгакова, Николая Бердяева. Но, в противоположность им, отец Александр посвятил себя не созданию личных философских или богословских систем, но таким работам, которые для России являются самыми актуальными.

В своих книгах стремился приблизить библейскую историю к читателям, у которых практически не было доступа не только к трудам по библеистике, но даже к самой Библии (его работы в России переписывали на пишущих машинках и даже от руки). Кажется, что самой любимой наукой отца Александра была библеистика. Выявить облик Христа в Ветхом Завете и рассказать, что вся история человечества вела к этому единственному событию, к воплощению Христа. Хотел он показать Христа не только в своих книгах, не только в литургии, а прежде всего – в жизни. Стремился к созданию общины, потому что считал, что община является будущим Церкви в секуляризованном мире. И такую общину создавал в приходе Новой Деревни.

После семидесяти лет Россия была религиозной пустыней. Её надо было удобрять и орошать. Отец Александр совершал эту титаническую работу, прерванную в то воскресное утро, по дороге в храм, к служению литургии. Отец Александр был в пути как христианин, всегда в пути…^[56]

Анатолий Ракузин

Отец Александр ни на кого не был похож. Вспоминаю, что мы все приходили к нему плакаться. Всё время жаловались. Теперь мне это кажется таким диким! Мне он часто говорил: «Бог не выдаст, свинья не съест, Толя, всё будет хорошо!» Это ведь и Соловьёва была любимая фраза. Я знаю, что он не только высоко ценил Владимира Соловьёва и Тейяра де Шардена ^[20], но что они были внутренне близки ему. Он мне как-то сказал: «Я соловьёвец, Толя, и тейяровец».^[57]

Никита Струве

Отец Александр мыслил Православие во вселенских категориях, а не в узкоэтнических, будь то славянские или греческие. Как апостол Павел, он болел за отступничество от Христа соплеменного еврейского народа, как Владимир Соловьёв, не мирился с разъединением христиан, столь близких по вере в божественность Иисуса Христа, и тем более прискорбным, потому что христианство к концу XX века – всего лишь остров, омываемый, если не размываемый, чуждым, если не враждебным, ему океаном.

Мыслить Православие во вселенском масштабе куда труднее, чем отгородиться в чувстве горделивой правоты избранных. Быть может, в некоторых высказываниях иной раз отец Александр и переступал грань догматически дозволенного. Но даже если были такие, – как живительны они рядом со всевозможными затверждениями, испугами, запретами, которые искажают христианство, так как грешат против основной его заповеди – любви.

Отец Александр запечатлел свой апостольский подвиг мученической кончиной в новое, переходное время, когда, судя по всему, разрушительные силы голого отрицания соединились с неизжитыми тёмными силами узости, фанатизма, озлобления. По вещему слову Осипа Мандельштама, жизнь человека располагается вокруг последнего её акта – смерти. Смерть отца Александра – его последний акт просвещения. Да просветит она всё ещё не рассеявшуюся тьму!^[58]

Андрей Тавров (Суздальцев)

Последние годы жизни отец Александр перестал пить вино. Я не знал этого. Однажды, когда мы сидели за столом на дачном участке и ужинали – нас там было человек десять, а отец Александр рассказывал, кажется, о происхождении (непроисхождении) демократии в России, хозяин налил ему вина, но он отказался. На удивленный вопрос хозяина «почему?» – отец Александр улыбнулся и поднял руки ладонями вверх к вершине сосны в синем сентябрьском небе: «Вот моё вино, вот моя радость», – сказал он.

В батюшке был тот внутренний жар, тот внутренний огонь, который я больше ни разу не встречал в людях – ни в священниках, ни в монахах. Казалось, в нём жила и шумела могучая и весёлая магма, выступающая на поверхность невидимым, но ощущаемым горением, избытком согревающего и не опаляющего огня, способного на чудеса. Способного – отогреть, поддержать, поднять над землёй, преобразовав привычный масштаб зрения и восприятия в бесконечную и всё же очень конкретную перспективу. Этого жара не было у других людей, хотя иногда казалось – что вот же он, но через некоторое время общения я понимал, что нет, это не то, это другая природа. Я не хочу, чтобы это замечание было воспринято как ностальгическое или сентиментальное. Невероятный огонь отца Александра – это не единственное, что можно предложить миру и людям, не незаменимая харизма. У других духовных людей я находил свои уникальные черты – глубину, покой, неподверженность никаким авторитетам, трудолюбие, работоспособность. Но этого солнца, расположенного прямо в груди почти осязаемо, веселящегося и играющего, отогревающего замёрзшие почти до смерти души, утешающего и всегда, всегда – восходящего, я уже больше не встречал ни у кого.

Наталья Трауберг

Когда люди, не знавшие отца Александра, удивляются тому, каким он стал в наших восхвалениях, им ответить нелегко. Сразу вынесем за скобки ответ типа «наши» – «ваши»: во-первых, сам отец так не мыслил; во-вторых, удивляются и те, кому бы он очень понравился. Познакомившись с ним тогда, раньше, точно такие же искренние, не выносящие фальши люди радовались, что в нём этой фальши совершенно нет. Речь идёт не о прямой лжи, а о том невыносимом привкусе, из-за которого Христос называл фарисеев лицемерами. Они ведь не врали, даже не притворялись, а просто не умели видеть себя, как видели блудный сын или мытарь, а потому – охорашивались, важничали. К нашему вящему позору, многие удивляются, когда у верующих этого нет. У отца Александра – начисто не было. Если забыть, что все христианские слова мы быстро превращаем в новояз, можно сказать, что он был поистине смиренным, вспомнив при этом, что смирение не противоположно смеху, а тесно с ним связано.

Вообще новояз осыпается, когда думаешь об отце. Льюис ^[21] пишет, что мы бы не узнали настоящих христиан, заметили бы только, что это – весёлые и внимательные к нам люди. Правда, некоторые считали отца Александра слишком весёлым, а кто-то даже сетовал на недостаток внимания, не замечая, что он всё время ходит по краю пропасти, себя же отдаёт – полностью. Когда ему вроде бы уже не грозили мерзкие советские гонения, его разрывали на части мы, прихожане.