Записки карманника - читать онлайн книгу. Автор: Заур Зугумов cтр.№ 95

По-жигански – по-воровски.

Пробил малявку – прочитал записку.

Прожарки – издевательства и пытки, применяемые администрацией ИУ над осужденными, придерживающимися воровского образа жизни.

Прозвон – один из простейших приемов, используемых при квартирных кражах. Домушники обходят выбранный ими многоэтажный дом и обзванивают квартиры, в которых, по их мнению, можно поживиться. Данная процедура проходит в строго отведенное для этого время.

Прописки – процедура встречи новичка на малолетке, состоящая из своеобразных тестов на сообразительность и приколов, чаще всего – дурацких. Прописка сопровождается жестокой проверкой молодого человека на знание воровских понятий и просто на человеческие качества – не расколется ли, если начнут бить? Прописка бывает не во всех тюрьмах и лагерях, но там, где она существует, малолетка, выдержавший ее, может считать, что он морально готов к тяготам арестантской жизни.

Прошвырнитесь – прогуляйтесь.

Рамсы – всякого рода выяснение отношений.

Растариться – достать из потаенного места на теле спрятанное что-либо.

Сажало – холодное оружие.

Скурвившаяся гадина – превратившиеся в полное ничтожество.

Сука – предатель.

Сходняк – сходка, на которой собираются преступники.

Тобольской крытой – тюрьма крытого режима, которая находится в городе Тобольск.

Толковище – сходка, на которой собираются преступники.

Тусовался – прогуливался.

Тычил – совершал карманные кражи.

Уркаган – вор в законе.

Уркаган «колымского толка» – вор в законе, который придерживается старых воровских устоев.

Фортель – неожиданный, неординарный поступок.

Хата – камера или квартира.

Ходики – часы.

Цеховики – деятель теневого бизнеса.

Шконаря – сварная металлическая кровать в местах лишения свободы, в которой вместо пружин используются несколько железных полос. Не следует путать с нарами.

Шпана, шпанюк – воры в законе.

На фоне творящейся ныне безнравственности и лжи, подлости и зависти, случай, о котором я хочу рассказать, может показаться чем-то из ряда вон выходящим. Но это лишь для юных дегенератов – скептиков, которые влюбляют в себя наивных девчонок, дочерей нуворишей и власть имущих – не менее «упакованных бобров», занимаются с ними любовью, записывая весь процесс на видео, а позже, шантажируют их, показывая всю эту заснятую грязь. Чистым и светлым чувством под названием любовь, здесь, конечно же, и не пахнет. Да что уж там говорить об этом. Сегодня почти весь кинематограф в стране засорен сценариями на подобную тему. Плюс насилие и жестокость, ревность и предательство. И вот вам полная картина хаоса, к которому страна пришла в результате распада. И это, по анализам заумных дядек, еще только начало. Каков же будет свет в конце тоннеля, и увидим ли мы его вообще, вопрос, на который еще только ищут ответ. Недаром говорил Конфуций: «Не дай Вам Бог жить в эпоху перемен».

В июне 1963 года я прибыл этапом «на малолетку», которая находилась в городе Нерчинске, где судьба меня свела с единственным кавказцем, Аланом, который был на тот момент в зоне, но, к сожалению, хотя нет, скорее к счастью, ненадолго. И никто тогда из нас не мог даже и предположить, что следующая наша встреча состоится лишь через 37 лет, на берегах Луары.

На тот момент, а возможно и по сей день, таких колоний для несовершеннолетних преступников в СССР, было всего две. В Читинской области, в городе Нерчинске и в Ставропольском крае, в городе Георгиевске. Эти учреждения представляли собой что-то вроде зон особого режима для взрослых. Та же «барачная система», тот же контингент, сплошь «отрицалово», собранное «на малолетках» по всей, тогда еще необъятной стране, тот же босяцкий дух, который каким-то непонятным образом витал вокруг, исходя из душ, которым отроду было не больше семнадцати лет. А то и того меньше. (Нам с моим корешем Совой, с которым я прибыл на зону, было по пятнадцать лет). Ну и соответственно суровые условия обитания, всё-таки Читинская область это вам не Краснодарский край, плюс ко всему сотрудники, сплошь ничтожества, которые пытались строить из себя этаких крутых ментов, на манер «колымских вертухаев». Нам, малолеткам, они только и могли показывать свою «залихватскую удаль», ибо, «до настоящих мусоров, за которыми всюду следовало перо босяка, им было, как до луны раком». Да и то, крутыми они были только тогда, когда ходили кодлой, а чё не блатовать, когда все подопечные под замком. «Шушара, типа баландеров и мусорских шнырей», не в счет.

Я уже как-то писал о том, что много лет спустя, по моему, это было в купе поезда, мне попался, какой-то интересный журнал. Перелистывая его, я наткнулся на статью, которая меня весьма заинтересовала. Вот что было в ней написано: в 1909 году Фани Каплан (эсерка, которая стреляла в Ленина, тяжело ранив его) была приговорена к смертной казни. В том же году она ослепла, и виселица ей была заменена вечной каторгой, которую она отбывала в Нерчинске до 1912 году, пока не совершила в том же году побег. Но самое главное я узнал в конце публикации. Оказывается, мы, спецмалолетки, были «под замком» именно в тех бараках, в которых содержались ссыльные каторжане. И, заметьте, более пятидесяти лет назад, их бараки не запирались.

C самого начала нашего знакомства, я старался понять, как Алан, молодой человек, который заметно отличался от всех нас, попал сюда, в это Богом проклятое место. Ведь отправляли в такие зоны только по решению суда, и только тех, кто уже отбывал заключения в зоне и «зарекомендовал» себя, как злостный, систематический нарушитель режима содержания. Но об этом позже.

Очень трудное и неблагодарное это дело – сидеть в тюрьме и хранить веру в светлое будущее. То есть верить, что по окончанию срока все будет хорошо, будут семья и любовь, работа и настоящие, верные кореша. Вокруг – грязь и непотребство, соседи по нарам «перетирают» о прошлых и будущих делах, набираются друг у друга тюремного опыта, а он, Осетин (это погоняло прилипло к нему сразу, как только он «оказался на прописке у бугров»), добровольно влезший на нары, думал только о своей любви.

С первого взгляда казалось, что Алан и дон Жуан, были одного поля ягоды. Разница в веках, как-то не смущала. Как начнет «прикол держать за маресс», тут же откуда-то появляется вдохновение, глаза блестят, как у мартовского кота, руки жестикулируют, выдавая двусмысленные па, и кажется, что он невероятно далеко от нас, где-то в бананово-лимонном Сингапуре. Однако никакой грязи в его рассказах не было. Было истинное восхищение красотой какой-нибудь аппетитной мадемуазель, преклонение перед этой красотой. И выходило на поверку, что не банальный «озабоченный» Алан, а истинный поэт, готовый ради любви на все.