Хмель. Сказания о людях тайги - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Черкасов cтр.№ 58

Ефимия отбивалась, порываясь убежать из избушки, чтоб поднять общину, но Третьяк с Лукой силою уложили в постель и держали за руки.

– Притихни, зело борзо! – рычал Третьяк.

– Коршуны! Коршуны!

– Умучилась, благостная, – трубил Калистрат, осеняя себя ладонью, а Ефимии виделась сатанинская щепоть. – Отоспись, Ефимия, и будет мир на душе твоей.

– Изыди, алгимей! Щепотью крестишься, иуда! Вижу, вижу! Ко лбу несешь ладонь, а большой палец подогнул к двум перстам, гордоус треклятый!

– Повязать ее надо, Третьяк.

– Надо, зело борзо! Лука, кликни Гаврилу и Никиту! Никита и Гаврила – ближайшие помощники Третьяка и Калистрата – стояли в сенцах. Явились по первому зову. Веревок в Мокеевой избе не сыскали. Схватили рушник и, как ни плевалась Ефимия, связали ей руки, а потом укутали в одеяло и опеленали поверх одеяла холстом. Ни встать, ни сесть.

– Алгимей! Алгимей треклятые! – кричала Ефимия, бессильная вырваться из тенет мучителей. – Не радуйтесь, что повязали меня! Не радуйтесь! Слово богородицы из уст в уста пойдет по всей общине!

– Не богородицы, а срамницы!

– Ругай, ругай, дядя. Не скрыть тебе черную душу пред господом богом. Нету в тебе бога, а корысть одна да жадность! В чьих руках общинное золото, которое ты с Калистратом забрал у Филарета? Где оно, то золото? Твоим ли потом и кровью добыто оно?

– Ефимия, замолкни! Кляп в рот забью! – вскипел Третьяк, выкатив черные глаза.

Тут и явился Лопарев. Он еще не знал, что произошло и отчего поднялась община, и вот увидел Ефимию скрученной. Кинулся к ней, но Третьяк схватил его за плечи.

– Ступай отсель, барин! Не твое тут дело, зело борзо!

– Александра! Спаси меня! Видение было мне. Богородицу зрила и реченье слушала. И сказала богородица: Третьяк с Калистратом погубят общину. Оттого и повязали меня.

– Ступай, барин! – гаркнул Третьяк, толкая Лопарева к двери. – Худо будет, зело борзо.

– Не стращай, Третьяк, убери руки! За что вы ее мучаете? И не стыдно вам, мужчины? Пятеро против одной! Не много ли? Так-то вы повергли крепость Филарета? Это и есть, Третьяк, вольная волюшка?

Ноздри хищного носа Третьяка раздулись, и сам он весь сжался, напружинился.

– Не замай, барин!

– Понимаю, – крикнул Лопарев. – Это вы умеете: убивать, мучить, истязать. Не мало ли для того, чтобы называться человеком, Третьяк?

Кто знает, чем и как ответил бы взбешенный, позеленевший Третьяк, успевший опустить руку на костяную рукоятку поморского ножа в ножнах, подвешенного к широкому филаретовскому ремню, если бы не ввязался сам духовник.

– Не огнем правят жизнь, человече, – пожурил Кали-страт, – ты вот зришь повязанной эту мученицу. А ведаешь ли ты, что она повязана во спасение, а не во зло? Не злорадствуй словом, раб божий. Мнишь себя человеком образованным, а всех нас дикарями зришь. Тако ли? Вот верижник Лука. Хитро ли сказать – дикарь! А ведомо тебе: у дикаря Луки родословная такая же древняя, как и сама Русь христианская?! Назови фамилию и род Луки в Петербурге, и твоя фамилия Лопарева потемнеет, как медь в сырости. Да, отринул Лука и род свой древний, и фамилию, и званье, какое получил в Санкт-Петербургском университете, и сам пришел в Поморье спасать душу…

Лопарев зло усмехнулся. Верижник Лука, как о том говорил Третьяк, бежал в Поморье из Петербурга, совершив двойное смертоубийство: единоутробного брата зарезал и отчима, которым удалось захватить родовое имение покойного отца Луки. И Лука остался при высоком звании князя… без наследства.

Калистрат не обошел и собственную персону. И он, из древних дворян Могилевской губернии, вхож был в дома Орловых, Анненковых и многих других, блестяще закончил курс духовной академии и был бы теперь архиереем или профессором богословия академии, да отказался от всех почестей и званий и ушел искать спасение в старой вере…

Лопарев успокоил:

– Я никого не порочу. И мысли такой не держу – порочить. Я вот вижу, пятеро повязали одну женщину. Разве это достойно мужчин и тем паче столбовых дворян?

– Врешь, врешь, дядя! – выкрикнула Ефимия. Лопарев не слышал, что сказал племяннице Третьяк. – Ума я не лишилась! Врешь, врешь, треклятый. Волк ты, не человек. Али ты не грабил Москву с французами? Не убивал русских, какие шли на смерть за Русь? Убивал, убивал! Помню, помню. И в общине учинишь смертоубийство. Волк ты, волк!

– Змеища! Ехидна! Тварь! – Третьяк схватил племянницу за горло и удушил бы, если бы Лопарев не оттолкнул его прочь. Третьяк боком ударился о стол и, напружинясь, как тигр, бросился на Лопарева, выхватив из кожаных ножен кривой нож: «А, барин!.. В кровь твою барскую!..» И не успел Лопарев отскочить в сторону, как Третьяк, по-разбойничьи, из-под низу, вонзил ему нож в грудь.

Лопарев успел схватиться за руку Третьяка с ножом и медленно осел у ног верижника Луки и Калистрата. Те попятились к лежанке Ефимии. «Сусе Христе! Сусе Христе!»

Ефимия завопила, завопила…

Лука с Гаврилой кинулись к двери и столкнулись с Микулой.

– Беда, беда! – протрубил Микула, не переступив порог. – Казаки и стражники к становищу подъехали! Мокея в цепях привезли на телеге. Беда!

– Казаки?! Стражники?! – переглянулись верижники. Микула увидел Третьяка с окровавленным ножом и был таков – убежал без оглядки.

– Господи помилуй! – молился Калистрат.

До Третьяка наконец дошло: казаки и стражники в общине. Бежать надо! Сию минуту. Убийство-то вот оно, свежее, не остывшее.

Вылетел из избы вслед за верижниками. «Стойте! Куда вы, иуды? Вместе надо!» – И верижники задержались у берега Ишима.

Ранняя стыпь. Над Ишимом туман белесый. Третьяк хватанул сырого осеннего воздуху и тут вспомнил, что где-то на берегу две лодки, на которых общинники рыбачили. Где они, те лодки?

– Лодки! Где лодки?

У верижников цокают зубы. Третьяк-то с ножом!

– На лодках спустимся ниже по течению, переждем!.. Уедут, собаки! Мокей-то, Мокей, а?! Всех оглаголет!

Туман. Туман. Белым чубом вьется. Берега застилает. Бежать, бежать, бежать!..

Ефимия назовет Третьяка убийцей и тогда – цепи, дознание, и Третьяку болтаться на перекладине. Вспомнил про общинное золото! Золото! Сундучок золота! Успеет ли?.. Из Мокеевой избы несется вопль:

– Спа-а-а-сите-е-е! Спа-а-а-сите-е!..

Но где же лодки? Выше или ниже по течению?

Избушки, березы, пни, землянки, мычащие коровы у притонов, табун лошадей у берега Ишима – и ни души.

Ни единой души во всем становище.

Тридцать конных казаков спешились у рессорных тарантасов исправника и станового.

На двух телегах стражники с ружьями. И Мокей в цепях.