Крылатая гвардия. «Есть упоение в бою!» - читать онлайн книгу. Автор: Кирилл Евстигнеев cтр.№ 42

Я бросаюсь к самолету, а он начал разбег… Схватившись за борт горящей кабины, чтобы выключить мотор, я снова срываюсь вниз, не успев даже забраться на центроплан. Стабилизатор сильно бьет по парашюту, но я вновь вскакиваю! А самолет убегает… Мы стоим, разинув рты от удивления. Вгорячах кричу с досадой:

– Взлетит же, черт необузданный!

Машина, словно управляемая опытным летчиком, продолжает разбег по прямой. Пробежав метров полтораста, она вдруг развернулась налево почти под прямым углом и, ткнувшись носом в землю, остановилась – может, что-то попало под колеса, а вероятнее всего, из-за воздействия вращающегося винта.

Подбежав к самолету, видим, что пламя погасло, и только сабый дымок, запах гари да закопченный борт фюзеляжа со вздутой от огня покраской зловеще напоминали о только что случившейся беде.

В кабине все исковеркано, трубопроводы разорваны. Мне тяжело смотреть на израненного боевого друга. Нелепо все получилось…

Армейский представитель ругает себя на чем свет стоит:

– Проверил два баллона и успокоился!.. На моей совести ведь машина!.. Товарища твоего, Федор Филиппович, – это он уже к Дахову, – устроим у местных жителей. А ты лети и присылай медиков.

В ближайшей к аэродрому хате нас встретила низенькая смуглолицая старушка. Поохав, глядя на меня, она повела нас в другую комнату:

– Живите. Места хватит.

Дахов взволнован, но виду не подает и заверяет меня:

– Оставайся, Кирилл. Сегодня не обещаю, но завтра с утра будут у тебя медики. Потерпи, друг.

Хозяйка хаты, вмешиваясь в разговор, решительно запротестовала:

– Не надо медицины! Скоро будет хорошо…

Я остался один. Старушка хлопотала в соседней комнате. Приготовив какую-то мазь, она осторожно покрыла ею все мое лицо. Скоро стало легче – боль утихла, легкий озноб прекратился. До самого утра я проспал глубоким сном праведника.

С первым рейсом транспортного самолета вместе с передовой командой прибыли врач полка Гущин, парашютоукладчица Раздорская и механик Козлов.

Мой сержант, импульсивный по складу характера, еще с порога озабоченно кричит:

– Как же это, командир?!

– Не волнуйся, Петя. Ты ни при чем. Пройдет. – И шутливым уже тоном, хотя и со скрытым волнением спрашиваю: – Красивый я, да? Не будут девчата шарахаться?

Мария Раздорская смотрит на меня, как на больного ребенка: в глазах ее материнская жалость и непонятная ласковая печаль.

– Дурень, – мягко говорит она, – выбрось эти мысли из головы. Жив – и в этом радость. И больше не о чем расстраиваться. Война – это временно, полеты – пока молод и здоров, а жизнь и любовь у человека и с человеком до конца.

– Спасибо, Мария, за доброе слово.

А она уже о чем-то разговаривает с хозяйкой дома. У женщин всегда найдутся общие темы. Доктор интересуется:

– Чем это тебя насмолили? Зеленка, видать, ни к чему?

– Спроси у нее, – показываю я глазами на старушку. – Но избавь и уволь от зеленки. Под Белгородом так усердно разукрашивали, что до сей поры следы на руках. Да и шрамы оставляет.

Хозяйка вмешалась, услышав слово «зеленка».

– Доктор, – ласково проговорила она, – через недельку ваш парень станет красивее, чем был. Пусть он побудет у меня.

Друзья ушли, и легкая грусть легла на сердце. «С чего бы это вдруг? – думал я. – Возможно, оттого, что Мария заговорила о будущем?..»

На другой день гул летящих самолетов позвал меня на улицу. Через щелки набухших век смотрю, как «лавочкины» друг за другом отваливают от строя, четко и деловито заходят на посадку. Все-таки красиво ребята летают: ничего лишнего, можно сказать, сдержанно работают, даже изящно. И снова защемило сердце – так хочется быть среди боевых друзей!..

Вслед за истребителями над летным полем появились транспортные самолеты. С них сбрасывали на грузовых парашютах мягкие тары, бочки с маслом и горючим для танков. Вырвавшись вперед, танкисты сидели на голодном пайке из-за распутицы и бездорожья.

Удивительно быстро заживало у меня лицо: через неделю следы ожогов сошли, кожа стала розовой и нежной, как у младенца.

Имя доброй молдаванки, моей целительницы, к сожалению, забыто. Но теплота ее приветливого лица, смуглость и застенчивость крестьянки до сих пор живы в моей памяти. Я нередко вспоминаю о ней с огромной сыновней благодарностью.

Мой «лавочкин» опять в строю. Окраска левого борта имела вид затейливого камуфляжа, на фоне которого четко выделялась черная цифра с красной окантовкой – «96». Командир полка спросил на всякий случай:

– Может, есть желание сменить самолет?

– Да вы что? Никогда! Раненого друга не бросают, – без малейшей рисовки и позы я отказался от такого предложения. – Мы оба в отметинах и рубцах. Будем и дальше воевать вместе.

– Рад слышать такие слова, – сказал Ольховский.

8 апреля я уже шел с группой на своем «лавочкине» с бортовым номером «96» в небо Румынии. Долго мы ждали этого дня! И он настал – день боевых действий за просторами нашей земли. Весна сорок четвертого памятна во всех подробностях. Было все: и трудные победы в ожесточенных боях, и минуты неудач, и горечь поражений.

Однажды мы вылетели с Мудрецовым на разведку войск и аэродромов противника в район Яссы – Роман – Кишинев. За линией фронта обнаружили движение войск, большое скопление техники. Обстреляли одну из колонн, затем направились к Кишиневскому аэродрому. Противник, видимо, принял наши истребители за свои: молчат зенитки, на летном поле выложены посадочные знаки, пестро раскрашенные, как шлагбаум. Немцы даже пригласили нас произвести посадку – дали две сигнальные ракеты.

Окинув взглядом летное поле, определив расположение стоянок, тип и количество самолетов, я заметил взлетающий тяжелый бомбардировщик «Дорнье-215» с двухкилевым хвостовым оперением. С машинами такого типа нам редко приходилось встречаться в воздухе, и, пока фашисты внизу не разобрались, что за гости к ним пожаловали, я предупредил Мудрецова о своем дерзком намерении:

– Рубанем на взлете! Пока за родных принимают…

Резко бросив машину на крыло, вижу, что ведомый, чуть оттянувшись, идет за мной в атаку. Открываю огонь. Громадный транспортный тихоход прошит очередью от хвоста до кабины пилота, но почему-то продолжает взлет как ни в чем не бывало: он уже метрах в десяти от земли. Делаю горку, а сам с раздражением думаю: «Что за черт? Снаряды насквозь прошили эту махину, ей же – хоть бы что!» Быстро перехожу на противоположную сторону. Снова бросив свой самолет в пике, остервенело открываю огонь. Но тут отказывает одна из пушек – удар получается слабее, чем надо бы. Однако немецкий бомбардировщик пошел на снижение. Наконец зенитчики разобрались, что за пришельцы над аэродромом, – заработали «эрликоны». Снаряды разрываются все ближе и ближе к нашим машинам. Мы снижаемся до бреющего полета и уходим на восток.