Унесенные за горизонт - читать онлайн книгу. Автор: Раиса Кузнецова cтр.№ 130

Я хочу, мое солнышко, предупредить тебя: не жди от меня чего-нибудь связного и красивого. Лишь теперь вот, вдали от тебя, особенно глубоко почувствовала я, какое прочное, какое глубокое место занял ты в моей жизни, хочу повторять Солнышко, Солнышко, и дойдет до того, что я не сумею осветить тебе чисто деловые вопросы, связанные с моим приездом и учебой. Поэтому разреши изложить тебе все события в хронологическом порядке.

Приехала в Иркутск ночью. Случайно познакомилась в вагоне с женщиной, членом партии, из Иркутска. Я сильно с ней подружилась, в результате чего предстоящая перспектива ночевки на вокзале была ликвидирована прекрасно. Я ночевала у нее и наутро была в университете, сдала документы и получила направление в общежитие. Заниматься начну завтра.

Написать раньше не могла, здесь большой бумажный кризис, я насилу достала лист бумаги.

Цены на продукты здесь громадные, т. е. как московские, молоко и масло дороже.

Вопрос со стипендией не улажен, и я совершенно не представляю, как он разрешится. Если не положительно, то тогда я должна буду проститься и с общежитием. Здесь живут только стипендиаты.

Иркутск ― славный городок, очень сильно напоминающий своей главной улицей одну из улиц Москвы, где не проложен трамвайный путь. Передвижение на автобусах и лошадях. Автобусы маленькие-маленькие, кондуктор делает остановки не по звонку, а по разговору ― обстановка самая домашняя. Жизнь течет медленно-медленно и главным образом сосредоточена около университетских зданий.

Университет в жизни Иркутска на очень почетном месте. Самые лучшие каменные здания занимает он под своими аудиториями и общежитиями.

Вечерами город совсем замирает и живет лишь на главной улице, где расположилось несколько кино, гортеатр, музей и даже цирк. Как видишь, в развлечениях недостатка не встретится.

Когда вечером возвращаешься в общежитие, шаги гулко отдаются по деревянным мосткам. Идешь, светло, как днем, но отнюдь не от фонарей. Это светит луна. Это она старательно восполняет пробел в освещении города, т. к. в последнем, чуть дальше от центра, уже фонаря не встретишь. Лишь кое- где сверкают лампочки, освещая № № домов.

Вечером окон в домах нет. Все они закрываются наглухо ставнями, и редко-редко вырвется оттуда полоска света или вдруг бравурный звук рояля. Даже вздрогнешь от неожиданности, ибо тебя окружают какие-то крепко закупоренные ящички, и кажется странным, что вдруг там течет жизнь.

Посреди большой площади стоят громадные деревянные ворота, а на них надпись «Путь к Великому океану» и старая, старая дата. А за воротами нет даже мостовой. Где же он, этот путь? Там, за Ангарой, вдруг свисток паровоза ― он-то и напоминает, что отжили ворота свое назначение, ушел «Путь к Великому океану» в сторону, уменьшился во много раз.

Рая ― Аросе (21 октября ― 29 г.)

(Азбукой не пиши, я ее потеряла...)

Стала запечатывать письмо, нашла еще листик. Кажется мне, Солнышко: запечатаю конверт, полетит письмо далеко, лететь будет долго, а в результате в нем нет ничего ценного... Кажется мне, что не сумела я вылить в письме ничего из того, что переживаю и чувствую...Кажется мне ― отрезана от всего мира.

Сейчас утро. Голова моя свежая. Выспалась хорошо. И вчерашний бред кажется таким бессвязным, несуразным.

У нас большая, большая комната ― с громадными окнами, выше роста человека. Горячее солнце заливает комнату... Солнце здесь гораздо веселее и теплее московского. Из окна вид: горы прямо и сбоку, а внизу Ангара, посредине остров. По реке гонят сплав. Если бы я обладала твоим стилем, безусловно, я написала бы, как небо натянуто, словно голубой мягкий шелк, и шелк этот кажется горячим под сверкающими, ослепительными лучами солнца, как прозрачная, полноводная Ангара не уступает небу и кажется тугим синим шелком. Как все застыло в какой-то напряженной тишине... Бывал ли ты когда-нибудь в глухой степной местности жарким летним днем? Если бывал, то вспомни эту настороженную, ленивую тишину, когда кажется, что весь мир заключен в данной перспективе, что только видимым горизонтом ограничена жизнь...

Таков Иркутск, такова его жизнь.

Для занятий, учебы не найдешь лучшего места, и недаром, вероятно, здесь сосредоточено так много учебных заведений. Не помню, писала ли в том письме, что здесь, помимо Университета, Высший Сиб. Политехникум, Институт Пастера, несколько рабочих факультетов, а м.б., и еще что-нибудь я не заметила, но судя даже по этому, что остановило мое внимание, Иркутск ― настоящий Кэмбридж. А ты думал...

Иркутск, Хашимовская улица, д 35/37, общежитие № 4, комн. 2 ― мне.

Я спешу изложить тебе всю обстановку, окружающую меня, чтобы Солнышко знало, что делает и где его Кисанька.

Не правда ли, наши названия звучат немного наивно и смешно, и, читая подобное письмо, изложенное где-нибудь в юмористическом журнале, мы заливались бы с тобой смехом. Но мне хочется так писать, и еще глупее, и еще сентиментальнее. В этом, кажется, такой глубокий смысл, что-то связующее и волнующее, как неожиданное пожатие руки среди громадной чужой толпы... Солнышко, ты ведь мне родненький...Тебе ведь нравилось, когда я называла тебя так... Пиши, Арося, скорей, м.б., пошлешь воздушной почтой ― у меня уже на это нет средств, а ты, солнышко, не покури 2 дня и доставишь мне громадную радость. Я хочу скорее, скорее иметь от тебя подтверждения, что я заблуждаюсь в отношении мыслей, что я тебя потеряла...

Пиши, я очень мучаюсь и кажусь еще глупее.

Целую, Рая

Арося ― Рае (28 окт. ― 29)

Рая! Я не умею начинать писем, я не знаю, с чего начать. Сразу бахнуть: целую! душу! (примечание переписчика: в слове душу ударение на втором слоге), родная! милая! ― сразу уничтожить лист бумаги картечью ласкательных слов ― это не в моей манере. Эта манера кажется мне немного странной, и потому я начал с самого дорогого и хорошего для меня ― с твоего имени ― Рая. Ты себе представить не можешь, как было для меня радостно твое письмо. Я почти потерял надежду когда- либо читать строку, написанную твоей рукой. Ты обещала писать с дороги. В крайнем случае сразу же по приезде в Иркутск, значит, письмо должно было прибыть ко мне в пятницу ― его нет, я с горечью махнул рукой, и вот в понедельник днем оно пришло. Напрасно ты думаешь, что оно путано и сентиментально, оно мне доставило истинное удовольствие и вместе с тем принесло с собой много неприятного.

Во-первых то, что моя Кисанька находится как будто бы в немного смятенном состоянии духа, во-вторых, что гораздо важнее, хотя оно и выпадает из концепции «высоких» духовных переживаний, ― это перспектива остаться без стипендии.

Это значит опять работать, если, конечно, работа найдется, это значит окончить курс не в два года, а в четыре, что значит... черт его знает, что это значит!

Мечта моя! грызущая гранит науки в Иркутске, в городе домов-ящиков, деревянных панелей, мифических фонарей, добродушных автобусов и разбитых вдребезги надежд на первостатейность! — Мечта моя, я безмерно счастлив от твоего нежного письма. Оно развеяло туман грусти, растущий в моем сердце. Последние дни я беспрестанно читаю про себя стихи, сочиненные мною в трамвае после твоего отъезда, сочиненные в громадном душевном порыве.