Загадки советской литературы. От Сталина до Брежнева - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Оклянский cтр.№ 70

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Загадки советской литературы. От Сталина до Брежнева | Автор книги - Юрий Оклянский

Cтраница 70
читать онлайн книги бесплатно

Затем следуют выводы: «В печально знаменитом письме Пастернаку от редакции “Нового мира” о причинах отказа в публикации романа эта фраза отмечена особо — она вызвала негодование Константина Федина <…> <Редин понял, что при всей их с Пастернаком дружбе и взаимных комплиментах фраза о безнадежной ординарности метит прямиком в него…» [7] (курсив мой. — Ю.О.).

Итак, якобы со стороны Пастернака прозвучал неожиданный вероломный выстрел, результатом которого стала рана чуть ли не в самое сердце, глубоко оскорбленное и потрясенное самолюбие… Тут же, правда, возникают вопросы. Почему Федин, прозу которого Пастернак, начиная с произведений конца 20-х годов — повести «Трансвааль» и романа «Братья», — высоко чтил и в тексты последующих романов которого, если верить свидетельствам объективных и осведомленных современников, уже вырабатывая «свой новый поздний стиль» при создании «Доктора Живаго», внимательно и почтительно вглядывался, вдруг обратился в его глазах в «безнадежную ординарность»? Даже уж и безнадежную, с ухмылкой отметим… Статьи Д. Быкова «Федин беден» Пастернаку вроде бы читать не привелось. Что же его вдруг так просветило и окрылило, перевернув весь круг прежних представлений? И откуда, наконец, сам Быков извлек свой вывод, что «безнадежная ординарность» — это именно Федин?

Что ни говори, а хочется подыскать хоть какой-то рациональный исток подобных утверждений. Может, помимо почти сплошного (за исключением первого романа) неприятия творчества Федина на биографа в данном случае воздействовали и какие-то дополнительные внешние обстоятельства и полученные им сведения? Скажем, он чересчур доверился и поддался скрытным обидам и пересудам, бытовавшим среди иных домочадцев автора «Доктора Живаго»? Тем более что сходные намеки на растравленное самолюбие дачного соседа делает в своей книге «Материалы для биографии» также и сын поэта Евгений Пастернак…

Попробуем посильно разобраться.

К. Симонов в большом очерке «Уроки Федина» приводит полностью вставку, сделанную рукой Федина в 1956 году в редакционное заключение журнала «Новый мир». Фраза «Единственно живое и яркое в вас это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали» — там, действительно, присутствует. Но лишь как одна из иллюстраций самообожествления героя романа, часто не отделимого от автора. Ведь и Христос говорил апостолам, указывая на значимость свершающихся событий: «Вас Господь сподобил жить в дни мои…»

Вышеприведенная фраза рядом с изречением Христа цитируется во вставке. Право поэтического гения в своем творчестве уподобляться религиозному пророку никогда не отрицали даже учителя литературы средней школы. Федина в этом тем более не заподозришь. Было это вполне в духе русской классики, пестревшей стихотворными вариациями на тему «Пророк». Федин, если что и отвергал, то безудержное своеволие личности персонажа в ее житейском поведении и общественном выборе, когда божественное легко обращается и переходит в сатанинское. Ведь именно так он еще и раньше, на переделкинской даче, говорил о «Докторе Живаго» Чуковскому, сопровождавшему его речь обожающим взглядом: «А роман… “гениальный”. Чрезвычайно эгоцентрический, гордый, сатанински надменный…»

Общее свое представление и сопутствующие сомнения и опасения Федин, как уже сказано, излагал автору за год с лишним до этого в пасхальном разговоре 1955 года. В главной своей сути иногда почти то же самое, как мы видели, в главе XLII и на других страницах книги «Пастернак» о мессианской и пророческой роли доктора Живаго повторяет нынешний биограф. Только Д. Быков при заостренно выраженных характеристиках крайнего эгоцентризма и склонностей к пророческому самолюбованию персонажа, при всех подобных претензиях к герою и иногда неотличимо сливающемуся с ним автору, относится к этим качествам как к должным и необходимым, а Федин — настороженно и часто отрицательно.

Бессмысленно было бы, конечно, разбирать расхождения взглядов и чувствований атеиста и глубоко верующего человека насчет просветляющего значения веры в Бога и ощущений собственной мистической роли и предопределенности при выборе конкретных шагов жизненной судьбы и отношений к другим людям среди петляющих троп и на крутых перевалах огненной эпохи.

Если же, слегка упрощая, сказать главное, то оно состоит в том, что к моменту публикации романа «Доктор Живаго» дороги многолетних друзей сильно разошлись. Федин и Пастернак теперь уже по-разному смотрели на революцию, произошедшую в России, по-разному воспринимали утвердившийся в стране диктаторский чиновно-казарменный социализм, по-разному относились к общественным порядкам, давившим и обезличивавшим личность, обращавшим живое божественное создание (человека) в манекен для политических игр и капризов диктаторов. Так что личные оскорбления и обиды, сколь они ни важны сами по себе, во всех случаях дело производное. Во взглядах расходились идейные оппоненты.

На свой лад, не без тяготений к самооправданию с привлечением также в виде заслона спины Федина это, собственно, и сформулировал бывший редактор «Нового мира», включая в собственный мемуарный очерк его отзыв, как члена редколлегии. «…Вставку, которую сделал в наше письмо Федин, — писал К. Симонов, — я считаю важным привести здесь, потому что в ней выражено то самое главное, чего он не принял в “Докторе Живаго”, а шире говоря, вообще не принимал ни в литературе, ни в жизни…»

Заявление, конечно, слишком громогласное и безапелляционное, чтобы покрывать все случаи бытия. Но так или иначе расхождения во взглядах на поведенческую роль личности на крутых изломах истории у авторов романов «Города и годы» и «Доктор Живаго» были не тактические, а принципиальные. Именно потому, что Пастернак духовно развивался и, опрокидывая прежние каноны и догмы, смело и безоглядно шел вперед. А Федин во многом закоснел в своих некогда с кровью добытых и выстраданных представлениях революционных лет. Этим духовно и поведением в жизни отличается Андрей Старцов от доктора Живаго, а концепция «Городов и годов» от одноименного романа Пастернака. Так что дело здесь не в отдельных словесных выражениях и якобы порожденных ими обидах, а в вещах куда более серьезных. Никаких же личных обид и растравленного самолюбия в те времена и в тот момент, когда Федин, в угоду служебной рутине, делал свою вставку в редакционное заключение, попросту не существовало.

Однако же Д. Быков, тем не менее, не единственный, кто держится версии о простреленном и болезненно раненном самолюбии, якобы излившемся в отрицательной вставке. Причем даже пальма первенства тут принадлежит не ему. Биограф лишь всё заострил и местами довел до абсурда. На самом же деле он лишь развивает версию, которая до поры до времени подспудно ходила среди некоторых домочадцев поэта. Ее начатки впервые представил на суд публики, хотя вскользь и нечетко, причем в виде явно позднейшей вставки, сын поэта от первого брака, Евгений Борисович Пастернак, в той же своей не раз упоминавшейся книге «Материалы для биографии».

В качестве самого весомого из подтверждающих доказательств там приводится одно из стихотворений Пастернака. Своим содержанием оно перекликается с уже цитированной декларацией героя романа, где выражено его отношение к своим друзьям интеллигентам («Единственно живое и яркое в вас это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали»). Перекличка довольно явная, а строки звучат так:

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию