Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль | Михаил Станчев, Мария Тортика (Лобанова), Георгий Чернявский | страница 178 | we-believe-russia.ru

Сами показания на следствии, а затем на суде показывают, что, подтверждая нелепости, Раковский продолжал запутывать следствие и судей, разыгрывал роль в театре абсурда, чтобы общественность, по крайней мере в будущем, могла понять нелепый смысл его показаний, вырванных насильно.

В некоторых случаях подследственный вписывал в свои показания лживые сведения, продиктованные ему следователем, или же подписывал соответствующие фикции на допросах. Таковым являлось, например, заявление о том, что К. Б. Радек будто бы рассказывал ему, что в конце 1935 г. Г. Л. Пятаков нелегально летал в Осло для встречи с Троцким. Эта версия фигурировала уже на январском процессе 1937 г., причем сам Троцкий, а вслед за ним западная общественность убедительно доказали, что ни встречи, ни самой поездки не было и попросту быть не могло, так как в ту зиму в Осло на аэродроме не совершал посадки ни один иностранный самолет. Радек не мог рассказывать об этом в 1936 г., когда еще находился на свободе (дата была специально оговорена), а Раковский подписал включенную в протокол нелепицу, отлично сознавая, что этот абсурд уже был полностью вскрыт.

Но в то же время внимательное изучение показаний убеждает, что Раковский сам нагнетал, хотя и осторожно, чтобы чего-либо не заподозрили малограмотные, но хитрые следователи, двусмысленности, прямые противоречия, вскрыть абсурдность которых не составляло бы труда при мало-мальски добросовестном отношении к делу.

Рассчитывал ли он на такое отношение? Можно с уверенностью утверждать противоположное. Отлично зная результаты предыдущих «открытых» судебных фарсов, факты исчезновения тысяч людей, расстрелянных или отправленных в концлагеря на основании приговоров «троек», понимая свое выдающееся место в антисталинской оппозиции конца 20-х – начала 30-х годов, вспоминая предыдущие столкновения со Сталиным по национальному вопросу, Раковский был почти убежден, что в живых его не оставят. В глубине души он с жизнью распрощался, хотя какая-то кроха надежды в душе смертника всегда остается. Главная цель состояла в том, чтобы облегчить будущую реабилитацию невинных жертв и, естественно, собственную реабилитацию в первую очередь.

Человек образованный, увлекавшийся историей и хорошо ее знавший, Раковский наверняка помнил различные эпизоды из разных эпох, когда заведомо неверные показания на следствии и судебном процессе давались специально для того, чтобы обрушить все обвинение. Исследователи полагают, что именно так протекало судебное дело Жанны д’Арк в 1430–1431 гг. По поводу хитрого епископа Пьера Кошона, сосредоточившего в своих руках это дело, современный российский историк высказывает мнение, что тот заранее готовил основание для кассации приговора.^[1517] Неизвестно, знал ли Христиан Георгиевич этот эпизод из истории Орлеанской девы, но подобный опыт не мог пройти мимо его цепкой памяти, если он был с ним знаком. Из нагромождения нелепостей, которыми изобиловали показания, обратим внимание только на несколько моментов (при желании же можно обнаружить десятки вопиющих несуразностей).

Первый пример – в том, что, согласно показаниям, в Японии Раковский был не просто завербован представителем знатнейшей династии Токугава, правителей (сёгунов) Японии в XVII–XIX вв., свергнутых революцией 1867–1868 гг., но продолжавших пользоваться глубоким почтением в стране. Эту вербовку якобы подтвердили самому Раковскому вначале министр иностранных дел Японии Коки Хирота, а затем и премьер-министр адмирал Куйсуке Окада! Любой грамотный человек понимает, что «прием на работу» шпионов никогда, ни в одной стране не осуществлялся ни на уровне высших правительственных руководителей, ни на уровне принца знатнейшей династии, занимавшего к тому же высокий пост в авторитетной в Японии общественной организации.

Второй пример связан с визитом в Москву в мае 1935 г. премьер-министра Франции Пьера Лаваля по поводу подписания франко-советского союзного договора. Раковский сообщил следствию ряд нелепостей в оценке советско-французских отношений этого времени, на которых мы остановимся при анализе его поведения на судебном процессе.

Яркие примеры абсурда в показаниях были связаны с обвинениями в шпионаже в пользу Великобритании. Как бы насмехаясь над следствием, не располагавшим никакими другими данными о его шпионской деятельности, кроме «чистосердечных признаний», Раковский писал в своих показаниях о «светской простоте», с которой разного рода «шпионы» вступали в контакты друг с другом, обсуждали общие задачи, не предпринимая ни малейших попыток конспирации, взаимной проверки и т. п.

В показаниях Х. Г. Раковского встречаются фамилии лиц, которым приписывалось сотрудничество с ним в «шпионской» и другой «антисоветской» деятельности. Анализ текстов показывает, что речь шла об уже осужденных, почти исключительно расстрелянных людях. Иначе говоря, эти показания с точки зрения следствия – поиска мотивов для расширения масштабов репрессий – были пустыми.

Но приходится признать, что Х. Г. Раковский указал в собственноручных показаниях и подтвердил на допросах имена нескольких советских деятелей в качестве «врагов народа», поддавшись психическому, моральному и физическому насилию палачей. Можно ли его за это осуждать? Ответом на вопрос служат воспоминания десятков жертв сталинских репрессий, почти единодушно утверждавших, что при помощи изощренных пыток палачи почти всегда добивались результата, кроме разве тех случаев, когда жертва по их недосмотру умирала или сходила с ума преждевременно.

Характерны в этом случае показания Х. Г. Раковского о дипломатах Ю. В. Богомолове и К. К. Юреневе, которые были арестованы, но еще не осуждены. С ними были устроены очные ставки – с Юреневым 22 сентября (о ней уже упоминалось), с Богомоловым – 8 октября.^[1518] На обеих очных ставках присутствовал «сталинский нарком» Ежов. Первое впечатление, складывающееся от ознакомления со стенограммами этих очных ставок, состоит в том, что Раковский бессовестно оговаривал своих товарищей, решительно отрицавших предъявленные обвинения, что морально он был сломлен и действовал исключительно по указке палачей.

Но такое впечатление отражает реальность не полностью. Убедившись, что в конце концов результат пыток может быть единственным – внешнее, по крайней мере, подчинение воле сталинско-ежовских головорезов, он пытался при помощи своего рода закодированных высказываний дать понять это Юреневу и Богомолову, еще до конца не осознавших, что они имеют дело с черными садистами, бандитами и выродками.

В этом смысле особое внимание обращают на себя два момента в высказываниях Раковского на очной ставке с Юреневым. Первый из них мы уже отметили выше. Второй – это поразительные слова Раковского, по существу дела возлагавшие всю ответственность за кровавый террор на ВКП(б) как на таковую во главе с ее ЦК. Он нашел возможность в присутствии Ежова сказать Юреневу, что в советских условиях общепризнанный принцип юриспруденции «onus probandi» – принцип «бремени доказательства», лежащего на том, кто что-либо утверждает, цинично отменен. «Обвинителем является здесь не судебный следователь, а обвинителем является партия, является ЦК… на мой арест и на ваш арест санкции были даны высшей инстанцией». Раковский стремился убедить Юренева, что надо занять позицию, аналогичную его собственной, чтобы сохранить силы.