Хрущев - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Таубман cтр.№ 164

Сразу после кубинской катастрофы Кеннеди был подавлен и удручен. По словам его друга Лемойна Биллингса, президент «постоянно винил в кубинском фиаско себя». Другой его друг, Чарльз Сполдинг, замечает: «Он не мог думать ни о чем другом, и все мы старались его отвлечь». Кеннеди боялся, что его «кубинская ошибка» поощрит коммунистов действовать «все смелее и смелее», вступая с ним в конфронтацию «во всех частях света»⁵⁹. Особенно беспокоили его сообщения о том, что после кубинского поражения американцев Хрущев сделался смелее и задиристее, чем когда-либо ранее⁶⁰. Вот почему Кеннеди чувствовал настоятельную необходимость встретиться с советским лидером, хотя внутренне и не был готов к этой встрече. «Ввязываться в драку между коммунистами и антикоммунистами на Кубе или в Лаосе — одно дело, — говорил он О'Доннелу. — Но сейчас настало время дать ему [Хрущеву] понять, что отношения между США и Россией — это нечто совсем иное»⁶¹.

12 мая Хрущев принял долгожданное предложение Кеннеди: переговоры были назначены на 3–4 июня в Вене. Желая до саммита продемонстрировать свою силу, 25 мая Кеннеди обратился к нации, потребовав увеличения расходов на оборону, включая трехкратное увеличение расходов на ракетные вооружения. Так же вел себя и Хрущев: незадолго до саммита он предупредил посла Томпсона, что заключение договора с Германией — вопрос почти решенный⁶².

Назначив саммит, Кеннеди начал к нему готовиться: изучал стенограммы предыдущих саммитов, беседовал с теми, кому уже доводилось общаться с Хрущевым. «Он вовсе не глуп, — заключил президент. — Он умный человек. Он… — Тут, не находя подходящего слова, президент взмахнул кулаком в воздухе… — Он крепкий орешек!»⁶³ Гарриман с этим согласился, но предупредил Кеннеди, что хвастовство и угрозы Хрущева не стоит воспринимать слишком серьезно: «Не позволяйте ему вас уболтать. Он постарается вас запугать и запутать, но не обращайте на это внимания… Его стиль — сперва ввязываться в драку, а потом смотреть, что из этого выйдет. А вы не ввязывайтесь туда, куда он вас втягивает, а вместо этого посмейтесь над ним».

По дороге в Вену, когда Кеннеди и его команда остановились в Париже, де Голль дал президенту тот же совет: «Если бы Хрущев хотел войны из-за Берлина, он бы ее уже начал». Французский лидер предупредил также, что Хрущев попытается проверить Кеннеди на прочность («Ваша задача, господин президент, — заставить Хрущева поверить, что перед ним человек, готовый к драке. Держитесь стойко… будьте жестким, проявляйте силу»), поскольку у него есть причины в этом сомневаться: после поражения на Кубе де Голль и сам обеспокоен тем, что Кеннеди «в некотором смысле проявил слабость», и опасается, что «столь молодой человек» не сможет противостоять Хрущеву по берлинскому вопросу⁶⁴.

Советники Кеннеди предупреждали его также, что в идеологические споры с Хрущевым ввязываться не стоит. Все эти советы усиливали нервозность и напряжение президента накануне саммита. В довершение всего, ему не давали покоя тщательно скрывавшиеся от американской публики проблемы со здоровьем. На людях Кеннеди старался производить впечатление сильного, здорового, энергичного человека; в действительности же он был так слаб, что часто по полдня проводил в постели. Кроме того, он страдал от болезни Аддисона и болей в спине, из-за которых временами мог передвигаться только на костылях. Во время пребывания в Вене 3 июня он принимал кортизон, от которого у него опухло лицо; с этим же лекарством были связаны резкие колебания настроения. Кроме того, он пил прокаин — анальгетик от болей в спине, — а также таинственную смесь амфетаминов, витаминов, энзимов и бог знает чего еще, назначенную ему (в последние минуты перед первым заседанием саммита) эксцентричным нью-йорским врачом Максом Джейкобсоном, которого его пациенты из высшего общества прозвали доктором Айболитом⁶⁵.

Хрущев прибыл в Вену поездом на день раньше. Среди встречавших был его старый враг Молотов, теперь представлявший СССР в Международном агентстве по атомной энергии. Молотов к саммиту не имел никакого отношения, однако его присутствие напомнило Хрущеву, сколь многое зависит от этой встречи не только в международных отношениях, но и в вопросе его престижа. 3 июня, вскоре после полудня, Хрущев и Кеннеди пожали друг другу руки на ступенях американского посольства. Стройный Кеннеди возвышался над приземистым Хрущевым почти на полголовы.

От последовавших затем двухдневных переговоров волосы вставали дыбом. По крайней мере, так оценивал их сам Кеннеди. «Самое тяжелое испытание в моей жизни, — рассказывал он немедленно по возвращении домой корреспонденту „Нью-Йорк таймс“ Джеймсу Рестону. — Думаю, он так себя вел из-за нашей неудачи на Кубе. Видимо, решил, что с человеком, ухитрившимся ввязаться в такую историю, легко будет справиться. Решил, что я молод, неопытен и слаб духом. Он меня просто отколошматил… У нас серьезнейшая проблема. Если он считает, что я неопытен и слаб — я обязан его в этом разубедить, иначе мы так никуда и не двинемся. Так что мы должны действовать»⁶⁶.

После саммита, в Лондоне, где Кеннеди имел долгий приватный разговор с Макмилланом, британский премьер заметил, что его собеседник «совершенно подавлен грубостью и безжалостностью» Хрущева. Он, писал Макмиллан у себя в дневнике, производил впечатление человека, «впервые встретившегося с Наполеоном в расцвете его могущества и славы». Или «лорда Галифакса или Невилла Чемберлена, пытающихся вести переговоры с господином Гитлером»⁶⁷. Дин Раск позже писал об этом так: «Кеннеди был очень расстроен. Он оказался не готов к лобовому столкновению с Хрущевым…» Гарриман нашел президента «потрясенным». Линдон Джонсон хмуро заметил друзьям: «Хрущев до смерти напугал мальчишку»⁶⁸.

Видел ли Хрущев в своем партнере слабого и неподготовленного юнца, которого можно безнаказанно запугивать? Сергей Хрущев утверждает, что нет, что Хрущев рассматривал Кеннеди как «серьезного партнера»⁶⁹. На первый взгляд это подтверждается и воспоминаниями самого Хрущева. Кеннеди произвел на него впечатление «лучшего политика, чем Эйзенхауэр», пишет он. Как и его предшественник, Кеннеди «не хотел войны»; но он был «эластичным человеком» и, «кажется, лучше Эйзенхауэра понимал идею мирного сосуществования». Кеннеди, продолжает Хрущев, был «умным человеком», из тех, кто «не станет принимать поспешных решений, способных привести к военному конфликту»⁷⁰.

Разумный, гибкий, страшащийся войны, готовый избегать конфликтов… К сожалению, все эти качества предполагали, что президент готов пойти на многое, лишь бы избежать конфронтации — особенно если Хрущев на него надавит. Позитивный тон отзыва о Кеннеди в мемуарах Хрущева отражает умозаключения, к которым автор пришел позже. До Вены — и некоторое время после — он был убежден, что сможет вертеть Кеннеди, как захочет. На заседании Президиума за десять дней до начала саммита Хрущев объявил, что намерен надавить на президента в берлинском вопросе. В ответ на просьбу Микояна быть поосторожнее Хрущев с улыбкой заметил, что на Кубе Кеннеди проявил слабость, которую просто грех не использовать⁷¹. Вернувшись в советское посольство после первого дня саммита, он выглядел еще более уверенным в себе. «Ну что вам сказать? — обратился он к Трояновскому и другим советским дипломатам, ждавшим его возвращения. — Это очень неопытный, может быть, даже незрелый человек. По сравнению с ним Эйзенхауэр — это глубоко мыслящий деятель, с серьезными взглядами на действительность»⁷².