Хрущев - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Таубман cтр.№ 25

Моисеенко был обвинен в коррупции и моральном разложении, включая «пьянки», в которых принимали участие и высшие партийные лидеры, и городская администрация⁸³. И сорок лет спустя Хрущев считал себя в этом деле совершенно правым: Моисеенко, по его словам, «отличал сильный 5мелкобуржуазный налет… Поэтому выставили мы его потом из секретарей. Это скандальное дело дошло до ЦК КП(б) Украины, и к нам приезжала комиссия. Она разбирала наши споры, признала наши доводы основательными, и он был освобожден от должности секретаря»⁸⁴.

Однако за этим рассказом кроется нечто большее. По воспоминаниям Кагановича, Моисеенко не мог забыть заигрываний Хрущева с троцкизмом⁸⁵ — возможно, оттого, что в краткий период увлечения идеями Троцкого Хрущев критиковал «нарушения внутрипартийной демократии», допускаемые его начальником⁸⁶. К тому же, возможно, Хрущев надеялся занять место Моисеенко. Если так, то он просчитался. Политбюро Украины назначило на это место В. А. Строганова, о котором (как нетрудно догадаться) Хрущев тоже был не лучшего мнения: Строганов оказался «старой калошей», любителем «выпить, и довольно-таки изрядно».

Впрочем, скоро подчиненные Строганова начали обращаться по важным вопросам не к нему, а к Хрущеву. «Мне, — вспоминал Хрущев позже, — это было понятно, но для него это было тяжело, принижало его роль. Ко мне они шли, потому что я вырос в этом районе… у меня был очень широкий круг друзей… К тому времени я неплохо разбирался в вопросах производства… Тогда это было главным. По тем временам руководитель, который не разбирался в добыче угля или в металлургии, химии и строительстве, считался, грубо говоря, дураком. Как раз в такое положение и попал Строганов, хотя человек он был неглупый. Он тоже позднее погиб, бедняга, и я очень его тогда жалел, да и сейчас жалею: он не заслуживал ни ареста, ни расстрела»⁸⁷.

В смещении Строганова сам Хрущев изображает себя ни в чем не повинным наблюдателем. Он рассказывает даже, что уехал из Сталина, чтобы дать «бедняге» возможность «развернуться»⁸⁸. Однако история отъезда Хрущева в Харьков в марте 1928 года и его последующего быстрого возвышения, с перемещением сперва в Киев, а затем в Москву, заставляет поставить под сомнение мотивы, приводимые им самим.

Если верить Хрущеву, в начале 1928 года Каганович вызвал его в Харьков (в то время украинскую столицу) и предложил сделать его заместителем заведующего орготделом ЦК Украины. «Нам нужно орабочить аппарат», — заявил Каганович, по словам Хрущева.

«Считаю, что это правильно, — ответил Хрущев (опять же — по его собственным словам), — но я хотел бы, чтобы это орабочивание было не за мой счет. Я очень не хотел бы уезжать из Сталина: там я сросся со всей обстановкой, с людьми. Поэтому мне очень трудно будет, я не знаю новой обстановки и не смогу, видимо, ужиться в орготделе Центрального Комитета». Если его переведут в Харьков, продолжал Хрущев, очень вероятно, что новые сотрудники «встретят его плохо», поскольку в этом городе принято завидовать сталинцам: «Мы, дескать, пролетарии, мы шахтеры, металлурги, химики, соль земли, соль партии». Если уж его непременно нужно куда-то перевести — пусть его переведут в Луганск: он в хороших отношениях с секретарем тамошнего парткома и мог бы возглавить там уездную парторганизацию — такой опыт у него уже есть⁸⁹.

Если верить Хрущеву, он долго отнекивался и колебался и согласился лишь на условии, что его «при первой же возможности переведут в другую область. Какую? Все равно, — говорил он Кагановичу, — хотя лучше, конечно, чтобы это был индустриальный район, потому что крестьянское хозяйство я знаю плохо и никогда подолгу не жил в земледельческих районах…»⁹⁰

Никогда не жил в земледельческих районах? А как же первые четырнадцать лет жизни? И разве Луганск — не шаг назад в карьере? Наконец, в самом ли деле Хрущев надеялся переубедить Кагановича? Что перед нами — дымовая завеса, скрывающая амбиции, воспоминания об искренней неуверенности в себе, или то и другое вместе? Сам Каганович рассказывает, что Хрущев осаждал его просьбами о переводе в Харьков (несколько раз он являлся в ЦК без приглашения и, перед тем как зайти к Кагановичу, требовал себе обед в столовой ЦК); однако и он отмечает, что Хрущев и сам не знал, справится ли со своими новыми обязанностями в центральном аппарате⁹¹.

«В Харькове мне не понравилось, — продолжает Хрущев в своих воспоминаниях, — как я и ожидал. Канцелярская работа: через бумаги живого дела не видишь. Это специфическая работа, а я — человек земли, конкретного дела, угля, металла, химии и в какой-то степени сельского хозяйства… У меня сложились хорошие отношения с руководством угольной промышленности… У меня были хорошие отношения с руководителем Югостали… И вдруг у меня это все оборвалось и я стал заниматься бумагами, а это пища не для меня, меня сразу отвернуло от нее»⁹².

Согласно Хрущеву, он скоро начал просить у Кагановича перевода на любое другое место; наконец тот сообщил, что освободилась должность в Киеве, и Хрущев выехал в тот же вечер: «Первый раз в жизни я попал в Киев, в этот большой город… Юзовка еще не считалась даже городом. Киев на меня произвел сильное впечатление. Как только я приехал, то с чемоданом в руке пошел прямо на берег Днепра. Меня тянуло взглянуть на Днепр, потому что я много слышал и кое-что читал о нем. Мне хотелось увидеть эту мощную реку»⁹³.

Однако и в Киеве ему было о чем тревожиться. Как и в Харькове, «киевская организация тогда у нас не считалась пролетарской, боевой». С другой стороны, в городе активно действовали как троцкистские элементы, так и националистически настроенная интеллигенция, группировавшаяся вокруг (украинской) Академии наук. Кроме того, как позднее вспоминал Хрущев: «Считалось, что там сложно работать, особенно русским: к ним не особенно хорошее было отношение. Поэтому я полагал, что, так как националисты считали меня безнадежным русаком, мне будет там трудно»⁹⁴.

И здесь скромность Хрущева до некоторой степени искренна. Киев, с его сказочной историей, великолепными церквами, прекрасными зелеными парками на берегах широкого Днепра, всегда воспринимался как символ Украины, что создавало для Сталина и его присных некоторые проблемы. Ранее была объявлена политика «развития национальной культуры», легитимировавшая украинский язык и украинскую культуру. Однако к концу двадцатых годов Сталина начало тревожить распространение украинского национализма, особенно то, что национализм затрагивал и лояльных в остальном коммунистов⁹⁵, а также беспартийных, во всем остальном согласных с советским режимом. В марте 1928 года советская пресса объявила об аресте более пятидесяти донбасских техников и инженеров, обвиненных во «вредительской» деятельности (например, в намеренном затоплении шахт и порче оборудования) и «экономической контрреволюции». В мае — июле в Москве прошел так называемый Шахтинский процесс, после которого по меньшей мере четверо осужденных были казнены⁹⁶.

Эти обстоятельства помогают объяснить беспокойство Хрущева относительно Киева. В рабфаковской анкете, заполненной в 1922 году, он охарактеризовал свое знание Украины как «слабое»⁹⁷. В Сталине, районе, населенном в основном русскими шахтерами, ему не требовалось говорить по-украински, да и в Киеве он мог объясняться по-русски. Однако незнание украинского языка в сочетании с недостатком образования не могло обеспечить ему симпатий в среде местной интеллигенции.