Хрущев - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Таубман cтр.№ 94

В ходе спора Каганович изменил свое мнение. В конце концов он, Молотов и Ворошилов выступили против Хрущева, однако при голосовании большинство приняло его сторону. Маленков: «Повальное уничтожение кадров невозможно и дальше объяснять борьбой с врагами». Аверкий Аристов: «Говорить: „Мы ничего не знали“ недостойно членов Политбюро». Шепилов: «Мы должны все рассказать партии, иначе партия никогда нам не простит». В заключительном слове Хрущев попытался примирить стороны, заметив, что не видит между ними серьезных разногласий: «съезду нужно сказать правду», но «без смакования»³³.

13 февраля, за день до начала съезда, Президиум постановил, что речь Хрущева должна быть произнесена на закрытом заседании. Позже в тот же день он представил в ЦК предложение: «…до сих пор мы не ставили вопрос о культе личности так, как он должен быть поставлен… Делегаты съезда должны знать больше, чем они могут узнать из прессы. Иначе они будут чувствовать, что их собственная партия что-то от них скрывает. Им необходимо больше фактического материала, чтобы понять, что происходило. Думаю, члены ЦК со мной согласятся». Нет нужды добавлять, что несогласных не оказалось³⁴.

Как только речь Хрущева была одобрена, текст стал предметом сложного маневрирования, в котором задачей Хрущева было отредактировать свою речь самому и представить ее в Президиум в последний момент, когда будет уже поздно что-либо менять³⁵. 15 февраля он просит Поспелова и Аристова подготовить черновик. Поспелов торопливо составляет тридцатисемистраничный текст (копия которого хранится в архиве) и 18 февраля представляет его Хрущеву. Текст Поспелова короче окончательной речи Хрущева (он касается только конца тридцатых годов), а по содержанию — скучнее, но одновременно и содержательнее. Черновику Поспелова не хватает личных воспоминаний и отступлений, которые придали речи Хрущева такую живость, однако в нем есть статистика, которую Хрущев оставил за кадром: на 383 листах приложения перечисляются 44 тысячи 465 имен партийных и государственных чиновников, а также частных лиц, расстрелы которых были санкционированы лично Сталиным только в 1937–1938 годах³⁶.

19 февраля Хрущев надиктовывает своей стенографистке дополнительный материал, в том числе и пассажи, отмеченные особенным волнением и гневом. Он обвиняет Сталина в некомпетентном руководстве во время войны, в послевоенном терроре («ленинградское дело», «дело врачей»), в разрушении сельского хозяйства, а также осторожно пытается объяснить, почему он сам и его коллеги были бессильны остановить «тирана». «Он нас использовал»; «всякий, кто возражал… был обречен»; «иной раз посмотрит тебе в глаза, — а он старался сверлить своими глазами… и говорит: что-то у вас глаза сегодня бегают, или: что-то вы сегодня отворачиваетесь, не смотрите прямо в глаза, или, наоборот, — что-то вы сегодня упорно смотрите…»³⁷

За четыре дня до этой диктовки Хрущев приказал Шепилову, ставшему редактором «Правды» после Поспелова, который в июле 1955 года был назначен секретарем ЦК, подготовить еще одну версию доклада. Среди ставленников Хрущева Шепилов был необычной фигурой: высокообразованный человек, выпускник МГУ, сотрудник Института красной профессуры. 15 февраля, в начале съезда, он только что закончил свое приветственное выступление и сидел с правой стороны сцены вместе с другими высокопоставленными лицами, когда к нему подошел Хрущев. Им уже случалось обсуждать Сталина; о сталинских репрессиях Хрущев говорил открыто и «с ненавистью». По дороге из Кремля в здание ЦК на Старой площади Шепилов спросил, что же он должен написать. «Мы с тобой все обсудили, — ответил Хрущев. — Настало время действовать». 25 февраля, слушая речь Хрущева, Шепилов узнал в ней немало своих фраз и абзацев, однако они были перетасованы. Кто редактировал речь? Если сам Хрущев, размышлял позднее Шепилов, то «он, должно быть, ее надиктовал, потому что Никита Сергеевич никогда не писал сам; у него были проблемы с грамотностью, и он об этом прекрасно знал. Один раз я видел его резолюцию на документе, в которой слово „ознакомиться“ было написано так: „ознакомица“»³⁸.

Итак, около 20 февраля на основе версий Поспелова — Аристова и Шепилова, а также диктовок самого Хрущева был создан новый черновик речи. К этому времени Микоян, Сабуров и другие союзники Хрущева уже предложили упомянуть внешнюю политику и национальные репрессии в послевоенное время — дополнения, особенно привлекательные для Хрущева, поскольку в этот период он находился дальше всего от Сталина и его ближайших приспешников. 23 февраля, за два дня до закрытия съезда, окончательная версия была роздана членам Президиума. Одна копия, сохранившаяся в архивах, испещрена карандашными пометками разных цветов. После описания пыток партработника Роберта Эйхе и его отчаянной мольбы, обращенной к Сталину, кто-то приписал на полях: «Вот он, наш „дорогой отец“!» Другой комментарий добавляет к последней фразе-предупреждению: «Это не должно выйти за границы партии, тем более — просочиться в прессу» слова «не следует обнажать наши раны»³⁹.

22 февраля Хрущев получил письмо от Василия Андрианова, бывшего первого секретаря Ленинградского горкома, готовившего сцену для кровавого «ленинградского дела»: Андрианов предлагал выступить на закрытом заседании съезда и сообщить «то же, о чем я писал в своем меморандуме и что рассказывал на встрече с вами». Два дня спустя сталинградский товарищ Хрущева генерал Еременко предложил рассказать, как приказы Сталина едва не привели к падению Сталинграда⁴⁰. В тот же день, в десять вечера, Хрущев вызвал своих помощников Григория Шуйского и Петра Демичева, надиктовал дополнительные вставки стенографистке (которая, как рассказывают, посреди диктовки не выдержала и разрыдалась) и приказал представить ему окончательный текст на следующее утро, 25 февраля⁴¹.

В сороковую годовщину секретного доклада, на конференции, посвященной юбилею XX съезда, Михаил Горбачев восхищался «огромным политическим риском», на который пошел Хрущев, его «политическим мужеством» и решимостью, с какой он, «начав разоблачение преступлений сталинского режима», продемонстрировал, что «оказался человеком нравственности»⁴². Но даже если забыть о секретном докладе, первый после смерти Сталина съезд стал для Хрущева «проверкой на прочность» — и эту проверку он выдержал. После своей вступительной речи в первый день съезда, как вспоминал Сергей Хрущев, отец «вернулся домой смертельно усталый, но очень довольный». Он «просто сиял. Произносить вступительный доклад на съезде — для него это была высшая возможная честь»⁴³.

Съезд укрепил положение Хрущева во власти. Четверо его сторонников (Георгий Жуков, Леонид Брежнев, Екатерина Фурцева и Нуритдин Мухитдинов) стали кандидатами в члены Президиума, Брежнев и Фурцева также вошли в Секретариат; кроме того, состав ЦК существенно обновился за счет новых членов, многие из которых, первые секретари обкомов и горкомов, были обязаны своим положением Хрущеву⁴⁴. Когда Молотова спросили, почему он не осмелился открыто возразить Хрущеву на съезде, тот ответил: «Партия была к этому не готова; нас бы просто вышвырнули». К началу 1956 года «я уже совершенно сошел со сцены, и не только в министерстве [иностранных дел]. Люди старались держаться от меня подальше. Слово мне давали только на официальных заседаниях [Президиума]»⁴⁵.